Ольга Грибова - Охотник на вампиров. Водоворот

Свет от пламени давал больше возможности для осмотра. Его отблески плясали на стенах, искажая и без того жуткие тени. Какая—то часть меня отчаянно желала вернуться в гостиную, где есть электричество и теплая печь и можно просто сидеть, ни о чем не думая, наслаждаясь чувством защищенности. Подавив в себе этот слабовольный порыв, я включил эхолокатор. Его размеренное потрескивание придало мне сил и вернуло уверенность.

Медленно водя прибором из стороны в сторону, зашел в первую комнату на моем пути. Всего пару часов назад я уже был здесь. Это оказалась спальня Ксюши, выделенная ей румяной поварихой. Помню, при свете солнца эта комната показалась мне даже милой. Сиреневые обои в мелкий цветочек, мебель из светлого дуба, огромное зеркало на стене, причудливо играющее солнечными бликами. Все это придавало комнате очарование и наталкивало на мысль, что изначально она предназначалась для маленькой девочки.

Но сейчас, когда ласковое солнце окончательно скрылось за чертой горизонта, комната неожиданно из милой превратилась в жуткую. Краски сгустились, тени уплотнились, даже зеркало выглядело не светлым озером, а черной дырой, скрывающей вход в грязные подвалы памяти.

Так одну за другой я прошел все комнаты второго этажа. Каждая из них произвела на меня двоякое впечатление. Я помнил их при дневном свете, но то, что предстало передо мной в дрожащем пламени свечи, было совершенно не похоже на увиденное ранее. Словно кто—то за этот короткий промежуток времени полностью изменил облик помещений, подсунув вместо некогда уютных комнат гротескно—отталкивающий клон. Ни единый раз за все время моего пребывания на втором этаже эхолокатор даже не пискнул. Возможно, в темноте спальни и казались ужасающим подобием подвалов и застенок, но в них точно не было ничего хоть сколько—нибудь сверхъестественного.

Наконец, я добрался до лестницы на чердак и остановился, испытывая неловкое стеснение, как будто мне предстояло войти в будуар к малознакомой женщине. Ведь если где—то в этом доме и есть тайник, полный секретов прошлого, то ему самое место на чердаке.

Дверь распахнулась с протяжным стоном, и свет выхватил неровные горы хлама, сваленного по углам. Ветер взвизгнул, ударил в лицо, пахнув запахом пыли и тлена. Если гостиная была сердцем дома, то здесь, на этом грязном, заваленном давно позабытыми и ненужными вещами чердаке, находился его мозг.

Не успел ступить во владения времени, как сзади раздался едва уловимый шорох. Я мгновенно напрягся, мышцы спины превратились в камень, а рука четко отлаженным движением скользнула под рубаху к припрятанному под ней револьверу. В этот момент ноздрей достиг едва уловимый, но от этого еще более сладостный аромат цветов шиповника.

– Уже второй раз за вечер ты подкрадываешься ко мне, – произнес я, не оборачиваясь.

– Значит ли это, что ты теряешь бдительность? – игриво поинтересовалась Эмми у меня за спиной.

Она подошла ко мне вплотную и, приподнявшись на носочки, с любопытством принялась осматривать чердак. Я ощущал идущее от неё тепло, отчего кровь вскипела, лоб покрылся легкой испариной, и мне мучительно захотелось поцеловать Амаранту.

– Даже не думай об этом, – огибая меня, сказала Эмми. Конечно, она без труда по участившемуся сердцебиению и сбившемуся дыханию поняла, в каком направлении идут мои мысли. – Мы все—таки работаем.

Я поморщился, думая о том, когда это она успела стать такой деловой, но возразить было нечего. Амаранта между тем уже вовсю хозяйничала на чердаке. За какие—то считанные минуты, она, подняв столбы пыли, забралась в самый дальний угол и теперь, фыркая и чихая, развила бурную деятельность по откапыванию какого—то древнего сундука.

– Помочь? – спросил я, встав так, чтобы свет падал на сундук.

– Нет уж, я сама.

Я не стал спорить или настаивать, зная, что в лучшем случае буду только мешаться под ногами. Это было немного странно и забавно – чувствовать себя слабым. Особенно если учесть, что я привык совершенно к другой роли. Моя собственная девушка – хрупкая и невысокая Белоснежка – могла в два счета свернуть мне шею голыми руками. А уж вытащить какой—то там сундук, доверху набитый различным барахлом (возможно, даже тяжелым), и вовсе не представляло для неё труда.

Я с затаенным восхищением, граничащим с завистью, следил за тем, как Эмми, ничуть не напрягаясь, подняла мотоцикл за переднее колесо и легко передвинула его в сторону, словно это не настоящий двухколесный тяжеловес, а подделка из папье—маше. Порой эта необузданная сила пугала. Вот и сейчас я ощутил, казалось бы, ничем не спровоцированную тревогу.

– С кем ты говорила на улице?

Эмми стояла спиной ко мне, но я заметил, как напряглись худенькие плечи, хотя работы по разгребанию мусора она не прервала.

– С чего ты взял, будто я с кем—то говорила? – спросила девушка беззаботно. Но за внешней раскованностью и непринужденностью голоса скрывалась еле различимая нотка досады.

– Мне показалось, что я слышал чей—то голос.

Медный таз с оглушительным звоном упал на пол, и сундук, наконец, получил долгожданную свободу. Схватившись за железное кольцо на крышке и отталкивая стройной ногой мешающиеся предметы, Амаранта вытянула ящик на середину чердака. Сколько же изящества и пластичности было в каждом её мимолетном движении! Точно она не тянула грязный, покрытый паутиной сундук, а делала изысканные па перед взыскательной публикой. Эмми вся дышала волшебной грацией, тягучей, елейной прелестью. Одна её тень, тонкой, рельефной полосой падающая на давно немытый пол, была способна свести с ума.

– Ты прав, – не глядя на меня, прокомментировала Амаранта мои последние слова, – тебе показалось.

На секунду она оторвала взгляд от вожделенного сундука и посмотрела в мою сторону, будто пытаясь угадать, поверил ли я. Улыбаясь как можно более очаровательно, я опустился на колени рядом с Амарантой. Она тут же расслаблено выдохнула, снова сосредоточившись на сундуке. Кажется, мне удалось убедить её в том, что инцидент исчерпан, и она почти сразу позабыла о неприятном разговоре. Жаль, что я не мог так же спокойно относиться к случившемуся. Что бы Эмми не говорила, сегодня на улице я совершенно точно слышал два голоса и, естественно, не собирался оставлять этот вопрос нерешенным. Если она не хочет сама сказать правду, придется выяснить её каким—нибудь другим способом.

С гулким грохотом крышка сундука откинулась назад, выставив на всеобщий обзор забитое бумагой нутро. Пожелтевшие страницы газет, ровные стопки рассыпающихся в труху писем, фотографии с изъеденными временем краями – вот сокровища, которые так бережно хранил старый сундук. Эмми запустила руки в этот ворох макулатуры, достала одну из стопок и положила себе на колени. Давно никем не тревожимая бумага зашелестела в её тонких пальчиках, распространяя вокруг запах чернил и плесени.