Дин Лейпек - Это все придумали люди

Специалистом в области кино считался Ларс – быть может, потому, что из нас всех он единственный мог не моргнув глазом просмотреть три хоррора и пару боевиков подряд и не сойти при этом с ума. Иногда к Ларсу во время просмотра присоединялся Гектор – но за психику последнего не стоило беспокоиться. Иногда я сомневался, есть ли вообще у Гектора психика. Хелен считала, что есть. Ларс это категорически отрицал. Макс утверждал, что это вообще не имеет никакого значения.

Единственным из нас, кого миновал нескончаемый поток масскультуры, оставался Хендрикс. Ему Макс приносил сводки новостей, экономические обзоры, научные статьи и отчеты о выставках. Хендрикс знал о том, что происходит в реальности, не хуже, чем многие из живущих там на самом деле, а может быть, даже и лучше. Он считал, что мы тоже должны быть в курсе, и время от времени устраивал нам ликбез по последним событиям в мире. Почти все на этих собраниях задремывали. Я – одним из первых.

В реальности меня интересует только одно. Музыка. Я знаю, что все в офисе посмеиваются над моим увлечением – но они просто не понимают, как сильно музыка влияет на сознание человечества. Много ли фильмов смогли настолько изменить культуру, как это сделали в свое время самые разные исполнители? Нет. Более того, без музыки и сами фильмы не смогли бы воздействовать на зрителя так, как они делают это сейчас. Музыка есть во всем. Кинематограф, мультипликация, реклама – везде звуковой ряд имеет не меньшее значение, чем визуальный. И не говорите мне про немое кино. Во время его сеансов в зале всегда играли музыку. Живую, между прочим.

Если бы мне дали волю, я бы круглыми сутками лежал у себя в комнате – и слушал. Даже в пространстве офиса я всегда оставлял наушник в одном ухе – без музыки в голове я просто не могу думать. Не говоря уж о том, чтобы общаться с другими людьми.

В офисе никто не понимал меня до того момента, пока к нам не пришла Элис. Я очень удивился, когда она постучалась ко мне в первый раз и спросила, не против ли я, чтобы она послушала что-нибудь вместе со мной. Я не возражал. По правде сказать, мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь еще оценил звучание моего проигрывателя, но до сих пор желающих не находилось. Когда-то давно, во время одной из немногих своих самостоятельных вылазок в пространства, я набрел на маленький, но очень любопытный музыкальный магазинчик. Проторчал я там целую вечность – возможно, даже в буквальном смысле – и вернулся в офис, притащив на себе проигрыватель и чуть ли не центнер пластинок. Отыскать потом этот магазин мне так и не удалось, и с тех пор я мучал Макса, заставляя его в реальности искать места, где можно раздобыть приличный винил. Макс морщился и ворчал – но без пластинок не возвращался. У меня было подозрение, что он просто совмещал приятное с полезным и что вместе с пластинками он нашел способ добывать кое-что еще. Но я никогда не спрашивал его об этом. В общем-то, мы все знали, каким образом Максу удается так долго находиться в реальности, – и не нам следовало его за это осуждать. У каждого есть свой секрет. Даже если о нем все давно уже знают.

Я так и не понял, разбиралась ли Элис в музыке или просто приходила ко мне послушать. Я ставил на пробу самые известные альбомы и раритетные пластинки, но она реагировала совершенно одинаково. По правде сказать, она только сидела на моей кровати абсолютно неподвижно несколько часов подряд, после чего благодарила меня, вставала и уходила. Иногда меня так и подмывало спросить Элис, зачем она это делает, но всякий раз я сдерживался. Она тоже имела право на свой секрет.

Даже если о нем все давно уже знали.

Так повелось, что наши комнаты оставались неприкосновенным личным пространством каждого. В них не стоило заходить без разрешения, никто из нас не позволял себе вломиться без стука или, того хуже, искать что-то в отсутствие хозяина. Тем не менее мы все отлично знали, чем каждый занимался в свободное от работы время. Никто из нас не входил без спроса – но мы все порой звали друг друга в гости. Каждый мог полюбоваться на картины Хендрикса или коллекцию кукол, которые делала Хелен. Ларс и Макс были совершенно бездарны в области изобразительного искусства – но все знали, что один изучал классическую немецкую философию, а второй писал какой-то сложный компьютерный алгоритм. Что должен делать этот алгоритм, никто, кроме Макса, понять не мог – но его это совершенно не волновало. Как и в моем случае, увлечение Макса не требовало публики.

Единственным пространством, в котором никто никогда не был, оставалась комната Гектора. Даже Ларс, который с ним общался больше всего, никогда туда не заходил. Иногда из-за двери Гектора раздавался какой-то жуткий металлический скрежет, но никто из нас не решался проверить, что же там происходит. Гектор всегда выходил к нам с совершенно невозмутимым видом, а за его широченной спиной никто не мог хоть что-нибудь разглядеть. Однажды Макс предположил, что Гектор держит у себя в пространстве гарпию. Хелен с сомнением возразила, что совершенно непонятно, как он мог ее туда привести, – но, сказать по правде, я бы не сильно удивился, если бы это оказалось действительно так. Конечно, людям полагалось гарпий бояться. Но в случае с Гектором все было с точностью до наоборот. Бояться стоило гарпиям.

Я не знаю, почему никто никогда не бывал у Элис. Даже Хендрикс, который в начале ее обучения общался с Элис больше всех, ни разу не входил в ее комнату. Если он хотел поговорить с ней, Элис выходила, плотно закрывая за собой дверь. Я не представлял, что она могла там прятать, – но со временем мне пришла в голову мысль, что если кто из нас и мог держать у себя гарпию, так это именно Элис. И я не сомневался, что в ее случае гарпия не издавала бы никаких подозрительных звуков.

Несмотря на то, что Элис сильно изменилась внешне после той охоты, эти изменения, казалось, лишь проявили то, что скрывалось у нее внутри, – насколько вообще можно было судить о том, что происходит у Элис внутри. Я не мог назвать ее скрытной – вполне возможно, что если бы кто-нибудь задал ей прямой вопрос, она дала бы на него не менее прямой ответ. Но никто из нас не рисковал задавать Элис прямой вопрос. Даже Хендрикс.

Мы не говорили с ней о том, что произошло. Во-первых, это было небезопасно, во‐вторых – довольно бессмысленно. В конце концов, лучшее, что Элис могла сделать в сложившейся ситуации, – это забыть обо всем, взять себя в руки и никогда больше к этому не возвращаться. И лишние разговоры тут вряд ли могли помочь. Хендрикс, вероятно, тоже так думал, потому что сразу после тех событий специально собрал нас всех и открытым текстом запретил обсуждать с Элис эту историю. Мы не возражали. Никому не хотелось оказаться на месте еще одного компьютера.