Надежда Лавринович - Нелюбимые

С первого дня в институте, у Марии Федорович, Машеньки, имелся верный воздыхатель – Захар. Девушка знала о его существовании, догадывалась, что нравится ему, но значения сему не придавала, не задумывалась. Захар в ее глазах ценности не представлял, хотя бы потому, что одет был более чем скромно, машины не имел, внешностью обладал самой обыкновенной. Не герой ее романа. Марии думалось, что настоящие москвичи, те, что могли бы составить ей партию, совсем другие, иные, особенные. За ней пытались ухаживать, но Машенька всех отвергала, не видела среди претендентов достойного. В отличие от тех, кто, потеряв надежду, давно уже обзавелся подружкой, Захар терпеливо ждал. Некое чувство, сродни интуиции, подсказывало – Мария станет его женой. Надо просто пережить, переждать. Захар томился и ждал, пока предмет обожания опомнится, пока раскроются ее прекрасные очи и обратит она внимания на то, как он, Аркадий, жесток и слеп. Захар понимал, что Маня не нужна Аркаше надолго, он поиграет ею и отдаст. Влюбленному же она требовалась любой, только бы рядом, вместе. И вот, терпение его было вознаграждено. Незадолго до родов случился на его улице праздник:

– Манечка, не грусти. Выходи за меня. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. А ребенка своим признаю, и упрекать тебя не буду. Слышишь? Никогда, никогда не буду.

Загнанная в угол Мария, дала согласие на брак:

– Спасибо тебе, Захар, – сквозь слезы произнесла Мария, – ты настоящий рыцарь. Я согласна. Давай попробуем – она взяла его за руку и слегка пожала ее.

Захар ощутил, как жаркая волна окатила его от одного лишь прикосновения любимой. Он прикрыл глаза и улыбнулся блаженно.

– Но смотри, Захар, как бы не пожалел потом… спасибо тебе. Спасибо, – прошептала Мария и погладила Захара по щеке. От первой этой, легкой, ничего не значащей ласки, зашлось у Захара сердце, заплясала душа, и снова кинуло его в жар, будто в печь угодил.

– Не сомневайся, я не пожалею, – совершенно искренне ответил он, недоумевая, как можно пожалеть о том, о чем столь долго лишь мечтал?

Их расписали без всякой помпы, через день после подачи заявления. Она стала Марией Петровной Кровиц, законной женой. Захар почувствовал себя счастливым, Мария же спасенной от верного позора и осуждения, от незавидной участи матери-одиночки. Она испытывала благодарность и злость, радость и разочарование, то было смятение, смешение чувств. Мария находилась в сомнениях и не смогла бы точно определить, что именно чувствует, даже если бы захотела. А она не хотела, не привыкла копать и анализировать.

Все, однако, складывалось. В лице неприметного Захара Мария нежданно-негаданно обрела защиту и надежное плечо. Кто бы мог подумать! И почему злодейка, насмешница любовь не указала тонким пальчиком на него, во всех отношениях достойного и порядочного? А ведь ничто не говорило, он был таким… таким… обыкновенным.

– Чудеса! – удивлялась Машенька.

Кроме того, в наследство от прабабки Захар еще три года назад получил прекрасную четырехкомнатную квартиру в старом кирпичном доме в Филях. Набивать себе цену Захар не стремился, о том, что является владельцем прекрасной квартиры, никому сообщить не посчитал нужным. О нем вообще мало что знали. Впрочем, сей факт, скорее всего не изменил бы ход вещей. Могла ли Мария мечтать о большем? Ведь вот оно, ТО самое, зачем и приехала, собственно, Мария Петровна в Москву. Сбываются мечты, сбываются. Во всяком случае, теща новоиспеченная, Бранислава Ермолаевна, даже всплакнула от облегчения и счастья. Захара она приняла безоговорочно и сразу, с благодарностью и бесконечной нежностью.

– Ты, доча, должна ему ноги мыть и воду пить, – наставляла она Марию, – он без преувеличенья спас тебя, дорогая ты моя, дуреха. Именно что спас. Душа-человек.

– Знаю, мама, знаю… – соглашалась Мария и принималась вдруг рыдать отчаянно и жалко, оплакивая несостоявшуюся свою любовь.

Особенно тяжко приходилось Марии ночами. Захар жаждал ласки, обнимал ее, щупал, касался везде и всюду сухими своими, горячими ладонями. Машенька закрывала глаза и пыталась представить себе Аркадия, но не получалось. Другим было все, и Мария едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть Захара, не закричать от нежелания. Однако разум все же брал верх, и она терпела, надеясь со временем прикипеть.

Захар хотел ее каждую ночь, шумно дыша, не скрывал восторга и не замечал состояния жены, не видел, не чувствовал. По мере того, как приближались роды, Мария стала все чаще отказывать мужу в близости. Захар дождаться не мог, когда любимая будет принадлежать ему безраздельно. О том, что ребенок может отнять ее, Захар не помышлял, подобный сценарий не приходил ему в голову.

Схватки начались ночью. Захар вызвал «Скорую», направились в роддом. Захара не пустили дальше приемной. Он сидел на скамье в коридоре всю ночь, переживал, нервничал. Мария рожала трудно, долго. И тут не повезло ей с Аркадием. Не торопилось дитя его на свет, не спешило освободить мамку от бремени. Время растянулось, минуты превратились в часы. Маша ходила по длинному коридору, стонала, рычала и плакала.

– Да когда уже?! Когда все это кончится? – орала Маша, – да сделайте вы что-нибудь! Не могу больше! Не могу!

– Хорош орать! Не ты первая, – дернула ее за плечо дежурная сестра.

Маша вцепилась в сестру мертвой хваткой, взмокшая от пота, с ввалившимися, воспаленными глазами и прилипшими ко лбу мокрыми прядями, она походила на умалишенную:

– Избавь меня от него! Избавь! – закричала она, изо всех сил тряся дородную, монументальную сестру.

Лишь семнадцать часов спустя, начались роды. Маша, к тому времени хотела одного – умереть. Ее проводили в родильный зал, помогли забраться на кресло. Маша плохо понимала происходящее и почти ненавидела то маленькое, беспомощное существо, что раздирало ее нутро, прокладывая себе путь в большой, неизведанный, таинственный мир.

Машенька не слушалась врачей, все куда-то рвалась, прочь, прочь от безумной боли, от этого бесконечного животного ужаса. Ее держали, орали на нее, угрожали наложить щипцы. Мария оставалась глуха, пришлось применить меры – Марию связали по рукам и ногам, намертво закрепив в родильном кресле. И, как результат, она, обездвиженная, здорово порвалась и внутри, и снаружи. Когда показали ребенка, не пожелала смотреть. Малыш был здоров, весьма упитан и громко, заливисто закричал, оповещая о своем появлении. Мария отвернулась и плотно закрыла глаза, из-под ресниц сочились крупные прозрачные как роса слезы. Потом ее зашивали, а затем выставили на каталке в коридор, где она провела еще пару часов в полудреме, полу-беспамятстве.

Он, новорожденный мальчик, ждал ее в палате, Машенька не слишком охотно, скорее любопытства ради, взяла его на руки и почти тотчас положила. Ребенок не вызвал теплых чувств, не пробудил дремавший инстинкт. Он украл ее красоту, любовь и возможное счастье. Посмотрев на младенца, она накрепко перевязала грудь, чтобы избежать кормления, и с тех пор мало прикасалась к малышу. Маня возненавидела его тем больше, что он полностью унаследовал черты своего отца, на свет появилась точная копия Аркадия Воронина – Арсений Захарович Кровиц. Мария увидела это очень отчетливо, не смотря на то, что вряд ли кто-либо другой сумел бы обнаружить сходство.