Сергей Минский - Наваждение

Вдруг заметила, что прошла уже чуть ли не половину проспекта, оказавшись у главных ворот центрального городского парка. «Ну, раз уже здесь, – подумала, – пойду – пройдусь. Погуляю среди сосен».

Она прошла немного по центральной аллее, затем свернула – влево и двинулась дальше по одной из боковых дорожек. Теплый, почти неощутимый ветерок. Силуэты деревьев, заполнявшие прозрачную голубизну выси своими темно-зелеными кронами. Редкие прохожие, прогуливавшиеся в будний день. Все это ненадолго вырвало Настю из цепкого объятия последних размышлений. Она даже обрадовалась, что перестала, хоть на время, думать о встрече. И тут же поняла, что снова оказалась в ее власти. «Почему, – подумала, – мое сознание не воспринимает такое развитие событий однозначно? Может, потому что напугано слишком скорыми изменениями внутреннего состояния? Слишком много чувств появилось, до этого незнакомых? Или потому, что эти чувства не просто появились и ушли, а по-хозяйски заявили свои права на мою душу? – она усмехнулась, ощутив в себе иронию, – Но разве это не счастье?» Ирония привела внутренний мир в состояние мгновенного преображения. Словно яркий свет вспыхнул в нем. И счастье проникло во все затемненные бессознательностью уголочки души. Осветило их солнечными лучами доселе неведомой радости близости – пусть даже виртуальной – с другим человеком, выдавливая страхи, связанные с неопределенностью…

– Насть! – кто-то смеясь окликнул ее, – Ты что, слепая?

«Знакомый голос», – Настя, еще не успев понять – чей, машинально обернулась в ту сторону.

– Ирка?

Чуть в стороне, откуда та шла, на скамейке и около, сидя и стоя, расположилась целая компания ребят и девчонок. В основном – не знакомых. Но две из них – Полина и она – из Настиной группы.

– Настюха, идем к нам, – предложила Ирка с какой-то неадекватной веселостью, – У нас недокомплект… А тут такие мальчики есть! Смотри! – Ирка повернулась полу боком к компании, чуть шатнувшись и переставив соответственно этому ногу.

Настя машинально подчинилась ее порыву – перевела взгляд. Несколько парней также отреагировали на Иркин возглас – посмотрели на них.

– Да ты, смотрю, совсем счастливая, – улыбнулась Настя скептически.

– А то? – ответила с вызовом Ирка. По ее глазам было видно – подвох, не смотря на состояние, она уловила, – Пойдем… и ты будешь, – попыталась взять Настю под руку. Но Настя чуть отодвинулась, и номер не прошел, отчего Ирке, снова пришлось слегка балансировать.

– Акела промахнулся, – заключила она, теряя улыбку, но все же не отстала, – Пошли. Познакомлю.

– Извини, подруга, но мне пора домой. Только что мать звонила, – соврала Настя, почувствовав подспудно неудобство.

Но «подруга» этого не заметила, потому что мысли ее уже уплыли в центр компании.

– А-а, понятно, – сказала она, махнув рукой, – Не хочешь, как хочешь. Давай, – и абсолютно потеряв к Насте интерес, пошла к скамейке. А Настя, довольная, что так быстро «отмазалась», заторопилась к центральному входу, будто все еще боясь, что ее снова окликнут. Вышла из парка, повернула направо и спустилась в подземный переход, чтобы вернуться домой на метро.

Прохлада метрополитена обдала сильным потоком воздуха во входных дверях. Понадобилось большое усилие – толкнуть дверь от себя. «На себя надо было…» Мысль, словно челнок, вытащила из бессознательной сути понятную ей аналогию. Настя вспомнила, как открывала университетскую дверь, спасаясь бегством. На себя. «И от кого спасалась? От того, о ком вот уже несколько дней, почти не переставая, думаю? Почему так? Почему я думаю о человеке, которого совершенно не знаю. Не знаю, кто он. Не знаю, зачем шел за мной. Каковы были его мотивы, когда дышал мне в спину? Может, бандит какой? А может, что еще хуже, маньяк? Но почему же тогда так неспокойно на сердце совершенно по другой причине?»

В последний вагон садиться не стала. Избегала после того, как однажды услышала от знакомой, что последний вагон может отцепиться от состава. Поверила? Скорее, нет. Но последние вагоны с тех пор по возможности игнорировала. Даже когда опаздывала, старалась войти в предпоследний. Однажды даже своей самой близкой подругой – Оксаной – оказалась уличенной в системном подходе. И та по простоте душевной не только окрестила Настю дурой, а ее фобию бредом сивой кобылы, но еще и поучила. Сказала, что в метрополитене «такая электроника, что враз все покажет на пульте управления». Однако Настя так и не смогла преодолеть порог суеверия – так и не переставала избегать последних вагонов.

На Октябрьской она вышла. Прошла мимо Дома Профсоюзов к собору. Свернула налево. Спустилась по лестнице вниз – к мосту. Еще раз повернула налево – к переходу. Подождала вместе с собиравшейся толпой на светофоре. Миновала церковь. Остановку общественного транспорта. Ступеньки на второй этаж…

Ей вдруг стало казаться, что она – как Единая и Неслиянная Святая Троица, разделившись на ипостаси, все же остается, без сомнения, неким целым образованием. Ее тело, наделенное органами чувств, живет своей подсознательной жизнью, четко реагируя на внутреннее и внешнее пространство. Сознание, наблюдая за ним, меняет спонтанное мышление на медитативное – волевое, когда это необходимо, и снова возвращается к словомешалке, существуя как бы само в себе. Но главным в этом тройственном союзе под именем Настя Захарова, является все же тот, кто наблюдает за сознанием, когда то, в свою очередь, наблюдает за телом. «Наблюдающий за наблюдающим, – улыбнулась Настя, – это и есть мое истинное «я». Но «я» – она вдруг стала серьезной, – это всего лишь часть целого». Ей вдруг стало грустно от своего открытия. Грустно оттого, что теперь уже этого никогда не забыть, потому что в ней что-то вдруг включилось.

Около часа она бродила по торговому центру – от отдела к отделу, от витрины к витрине. Передвигала какие-то блузки на плечиках, кофточки и ветровки. Примеряла шляпки перед зеркалом. Просматривала ценники, отмечая соответствие или несоответствие стоимости и внешнего вида вещей. Потом забрела в обувной отдел, где также немного похозяйничала, продолжая все также думать о странной встрече, отдавшись ностальгии и смакуя отдельные ее моменты. Раздвоение не прекращалось. Удивляло, что стала одновременно находиться и в себе, и во внешнем мире. Не так, как раньше: или – или. Сознание под четким руководством констатировало все. И это поначалу даже забавляло. Потом необычность психики стала восприниматься как должное. Появилась внутренняя уверенность, что просто вспомнила то, что умела раньше. Словно эта возможность проникновения в действительность на какое-то время просто была забыта. А вот сейчас все восстановилось. Пришло откровение, что такому нельзя научиться вдруг. Что-то в ней просыпалось – зарождался невероятный подъем в душе, от чего сердце начинало трепетать восторгом. И все – то новое, что происходило в ней, что приходило на смену первородному страху, одолевавшему от соприкосновения с другим человеком – все переворачивало прежнее представление о жизни. Фонтан чувств, вырвавшийся, наконец, на свободу, но еще не забивший в полную силу, тем не менее, до неузнаваемости изменил все вокруг.