Флора Спир - Гимн Рождества

В груди у нее было горячо и больно. Дышать она не могла, а земля встретила ее таким ударом, что с ее губ сорвался крик боли.

Когда этот крик раздался, замедленное движение прекратилось. Все зашевелилось, как обычно, а потом стало происходить слишком быстро. Ник перевернул ее, обнял. Ее голова упала на его руку, и она увидела все еще парализованную Пен, которая молча плакала… и бледно одетых людей, стоящих кружком, – друзей Ника и его союзников из других групп – все они стояли плечом к плечу, лицом к гвардейцам, защищая клочок земли, где она лежала в объятиях Ника… Она слышала крики в стороне, и вопли, и стрельбу.

– Кэр. – Лицо у Ника было мокрое, хотя дождя не было. – Кэр, зачем ты это сделала? Лучше бы это был я. Как мне жить без тебя?

Она все так же не могла дышать, и боль в груди не проходила. Горячая, липкая жидкость текла откуда-то слева, но она не могла сунуть руку под плащ и узнать, что это такое.

– Ник. – Как трудно говорить. Лицо Ника расплывается… она уже видела это однажды… очень давно.

– Кэр, любимая. – Голос Ника звучал так надрывно и безнадежно, что ей захотелось обнять его и сказать, что все будет хорошо. Но она не могла пошевельнуться. – Кэр, не уходи!

– Я люблю тебя. – Кэрол не была уверена, слышит ли он. Вокруг стоял грохот, заглушающий человеческие голоса, и ее обволакивал тошнотворный мрак.

Кэрол почувствовала, что ее будто тащат куда-то, но она не слышала, как Ник приказывает перенести ее. А боль… никогда она не испытывала такой дикой, пронзительной боли.

Боль она вынесет. Боль не будет продолжаться долго, а Ник и Пен живы. Это действительно важно, а не ее временные неудобства. Ее легкие жаждали воздуха, которого она не могла им дать. Изо всех сил старалась она вздохнуть – и не могла.

Сгущающаяся чернота придвинулась к ней, стала тяжелее, давила на нее, гнала жизнь из ее охваченного болью тела. Последнее, что она услышала, был стон Ника – стон мучительной потери, ибо его сон о любви стал явью более убийственной, чем любой мыслимый кошмар.

– Кэр! Нет!

Лондон, 1993

– Осторожно, – предупредила леди Августа, – споткнешься и упадешь.

– Где?.. Что? – Кэрол уставилась в густой туман. Вокруг фонарей были бледные ореолы, а лампочки на рождественской елке сияли призрачными разноцветными огнями. – Я еще на площади? Но здесь все спокойно. А где стрельба? И где все?

– Твои товарищи остались в своем времени. – Слова появлялись из темноты. Кэрол видела леди Августу всего лишь как немного более четкую тень в бесформенном клубящемся тумане.

– Ник! – воскликнула она. – Пен! И все остальные – что с ними сталось? – Она начинала понимать, что жива, хотя и добровольно пожертвовала жизнью. Вместо этого она вернулась в тот мир, которому принадлежала. Перемена была так внезапна, что она не могла перестать думать о тех, кого она оставила. Или оставит? Она запуталась и не находила разумный ответ, а ответ леди Августы только увеличил ее растерянность.

– Ты хочешь знать, что с ними станется? Ты уверена, что хочешь?

– Конечно хочу! Я их люблю! Хватит трюков, скажите хоть раз правду!

– Если хочешь, смотри, какое будущее их ждет.

– Да. Покажите мне. – Кэрол положила руку себе на грудь, где была роковая рана. Раны не было, и кровь не текла. И плащ цел. И все же сердце у нее под рукой билось тревожно и быстро, и ужасная боль еще не прошла – она чувствовалась, как чувствуется страшная потеря.

– Раз ты желаешь этого с таким упорством, я соизволю явить тебе одно последнее видение. Приготовься, Кэрол.

В тумане произошло какое-то движение, и Кэрол опять погрузилась в головокружительный пустой мрак. Она была не совсем одна в этом мраке. Она ощущала присутствие леди Августы, хотя и не видела свою призрачную проводницу.

– Где я?

– Смотри. – Бесплотный голос исходил из темноты, окружающей Кэрол. – Смотри. Это твой последний урок.

Постепенно из темноты проступил светлый круг. Кэрол смотрела как бы в объектив телескопа. Хотя все, что она видела, казалось очень отдаленным, она различила стену из серого камня, три деревянных столба перед ней и нескольких человек в коричневой форме народных гвардейцев. Во главе их стоял Командир Драмм, ожидая чего-то в белесом и холодном рассветном сумраке.

Появились другие гвардейцы, поддерживающие нечто похожее на три тюка тряпок. Тюки передвигались мелкими неровными шагами, и Кэрол поняла, что это люди – или то, что осталось от людей после немыслимых пыток. Она поняла, для чего эти три столба. Жалкие создания, которых тащили гвардейцы, не могли стоять, и их нужно было привязать к этим опорам.

– Зачем вы мне это показываете?

– Ты настаивала. Это последний акт, последняя сцена, – прозвучал скорбный ответ.

Со всевозрастающим ужасом Кэрол поняла, что это за ржаво-коричневые пятна на стене позади столбов. Когда заключенных привязали к столбам, к ним подошел Командир Драмм с повязками в руке.

– Не нужно повязки, – произнес разбитым голосом человек, привязанный к центральному столбу.

– Ник! – вырвалось у Кэрол. – Нет, этого не может быть!

– Нет. – Женщина слева от Ника тоже отрицательно качнула головой, отказываясь от повязки, как и ее брат, когда Командир Драмм хотел завязать ей глаза.

– Пен! Леди Августа, остановите! Заставьте Драмма остановиться!

– Я не властна это изменить. Такова участь этих людей – если настоящее и будущее останутся без изменений. А изменить что-то можешь только ты, Кэрол.

– Полагаю, ты такой же храбрый дурень, как твои приятели? И так же хочешь смотреть смерти в лицо? – спросил Драмм у человека справа от Ника.

Эта исковерканная тень могла только выдохнуть:

– Д-д-да. – Это было произнесено с такими муками, что Кэрол решила – у человека повреждена гортань. Но он, как и его друзья, пытался стоять прямо, несмотря на то что был чудовищно изувечен.

– Бэс! – крикнула Кэрол, плача от жалости. БЭС хотел ее спасти, когда Командир Драмм целился в нее, и, конечно, тот позаботился, чтобы Бэса истязали особенно страшно, поскольку он осмелился поднять станнер на самого начальника народных гвардейцев.

– Обойдемся без последних слов, – резко бросил Командир Драмм, отойдя от заключенных и присоединяясь к остальным гвардейцам. – Никто не услышит, что вы там скажете, кроме меня и моих людей, а нам на это плевать.

Ник попытался стать прямее, хотя веревки ему мешали, поднял голову и гордо посмотрел на своих мучителей. Несмотря на хладнокровное заявление Командира Драмма, Ник говорил с таким вызовом, которого никак нельзя было ожидать от человека в таких чудовищных обстоятельствах.

– Мы не умираем, – заговорил Ник, мешая слова с затрудненными выдохами, – мы любим… надеемся… по-прежнему мечтаем… о лучшем мире. Мы будем жить.