Лиза Смит - Колдовской свет

Ты — единственная. Ты — моя духовная супруга, — звучал у нее в голове его голос.

Новое чувство захватило Келлер, и она радовалась ему. Правда, она еще раз попыталась протестовать — по привычке, но не сумела. Келлер не могла лгать тому, кто читал ее мысли.

Когда я впервые увидел тебя, — продолжал он, — то был совершенно очарован. Но об этом я уже говорил, верно? Я впервые в жизни гордился тем, что и я — оборотень. А ты?

Келлер смутилась. Она еще не перестала плакать — нет, уже перестала. Теперь, когда в нее вливались его тепло и страсть, когда руки Галена обнимали ее, мысли его читались ясно, как свои. И было невозможно устоять перед искушением.

Кажется, и я горжусь, — отозвалась Келлер. — Но только отчасти. А в остальном…

О чем ты говоришь? — перебил он, стараясь уберечь ее от мрачных мыслей. — О нашей истории? О драконах?

Нет. О том, чего ты еще не понимаешь. О том, что присуще натуре зверя. — Даже теперь Келлер боялась полностью открыться ему. — Давай не будем об этом, Гален.

Расскажи мне все, — попросил Гален.

Нет. Я помню о том, что случилось давным-давно, когда мне было три года. Радуйся, что ты можешь выбрать, в какого зверя будешь превращаться.

Келлер, прошу тебя, — повторил он.

Тебе ведь ненавистна звериная жестокость, — возразила она. — Помнишь, как ты отдернул руку, когда коснулся моего плеча в кабинете музыки?

В кабинете музыки? — Гален задумался.

Келлер мрачно ждала, будучи уверенной, что воспоминания вновь пробудят в нем отвращение. Но не дождалась.

Вместо отвращения возникло неудержимое влечение, которое он едва сдерживал. Гален опять радостно рассмеялся:

Келлер, я отдернул руку не потому, что мне было неприятно. Я сделал это потому, что… — Он умолк, потом смущенно выпалил: — Мне просто хотелось приласкать тебя!

Приласкать?

Твоя шерсть оказалась такой мягкой, прикасаться к ней было приятно, как к бархату. И мне хотелось… провести по ней ладонью — вот так. — Он провел ладонью вверх и вниз по ее спине. — Я ничего не мог с собой поделать. Но я понимал, что это опасно, что ты можешь броситься на меня, вот и отдернул руку. — Он смущенно умолк, но тут же засмеялся. — А теперь объясни, чего ты стыдишься.

Келлер стало жарко, она не сомневалась, что ее лицо пылает. Хорошо, что Гален его не видит. Жаль, что ей никогда не удастся признаться ему: она была бы очень рада, если бы он приласкал ее…

«В конце концов, я ведь кошка», — вспомнила она и опять удивилась, услышав его смешок.

«Значит, при таком тесном контакте ничего нельзя утаить», — догадалась Келлер.

Чтобы скрыть смущение, она заговорила вслух:

— Я стыжусь того, что случилось в те времена, когда я жила в первой семье, куда отдал меня Рассветный Круг. Тогда я подолгу оставалась наполовину пантерой, наполовину ребенком. Так мне было проще, а мои приемные родители не возражали.

Я тоже не был бы против, — отозвался Гален. — В таком виде ты прекрасна.

— Однажды, когда я сидела на коленях у моей приемной матери, а она расчесывала мои волосы, меня вдруг что-то испугало — какой-то шум на улице, может, автомобильный гудок. Я сорвалась с места и спряталась под стол.

Келлер сделала паузу, чтобы перевести дыхание. Она почувствовала, как Гален крепче обнял ее.

— А потом… приемная мать пыталась меня успокоить. Но я не могла думать ни о чем, кроме опасности, мне было очень, очень страшно. И я набросилась на нее, выпустив когти, — в то время я могла выпускать и втягивать их, — и была готова сделать что угодно, лишь бы удрать…

Она снова замолчала. Воспоминания были слишком мучительными.

— Ее пришлось отвезти в больницу. Не помню, сколько швов наложили на ее лицо. Зато мне отчетливо запомнилось, как меня отдали в другую семью. Я не виню первых приемных родителей, отказавшихся от меня. Мне всегда хотелось попросить у той женщины прощения.

Келлер умолкла, будто израсходовала все силы. Слышалось лишь дыхание Галена, и почему-то эти размеренные звуки успокаивали ее.

Наконец он тихо спросил:

— И это все?

Келлер вздрогнула, подняла голову и удивленно переспросила:

— А разве этого мало?

— Келлер… ты ведь была ребенком. И никому не хотела зла. Просто произошел несчастный случай. Ты напрасно винишь себя.

— Нет, не напрасно. Если бы я не поддалась инстинктам…

— Но это же нелепо. Обычные дети постоянно делают глупости. Ты станешь винить трехлетнего малыша, упавшего в бассейн, за то, что взрослый человек утонул, спасая его?

Келлер доверчиво положила голову ему на плечо:

— Конечно, не стану.

— Тогда почему ты упрекаешь себя за то, в чем нет твоей вины?

Келлер не ответила, но ей показалось, будто с ее плеч свалилась тяжкая ноша. Гален не винит ее. Может, он прав? Келлер всегда раскаивалась, всегда помнила о случившемся, но, выходит, ей нечего стыдиться.

Она покрепче обняла его.

Спасибо тебе, — произнесла она мысленно.

О, Келлер… Ты замечательная! Ты… само совершенство.

Несколько минут Келлер молчала, а потом мысленно обратилась к любимому:

Гален, когда придет время, выбери облик какого-нибудь доброго животного.

А я думал, ты считаешь, что каждый оборотень должен быть воином, — откликнулся он еле слышно.

Некоторым это ни к чему.

И она растворилась в его объятиях.

Целую вечность они точно купались в мягком, золотистом сиянии. Оно окружало их, проникало в них, объединяло. Иногда Келлер не могла отличить мысли Галена от собственных.

Знаешь, я часто пишу стихи, — признался он. — Вернее, пытаюсь писать. Моим родителям это не по душе, они даже стыдятся. Вместо того чтобы стать хорошим охотником, их сын сочиняет какую-то чушь.

Я часто вижу один страшный сон, — рассказывала Келлер. — Я стою на берегу океана, вижу волну высотой в сотню футов, знаю, что она приближается и что мне ни за что не спастись. Ведь тебе известно, что все кошки боятся воды. Наверное, в этом все дело.

А я постоянно думаю о том, каким животным быть забавнее всего. И всегда выбираю какую-нибудь птицу. Ничто не сравнится с умением летать!

Мне всегда приходилось скрывать от приемных матерей, как мне нравится точить когти. Я считала себя очень хитрой, потому что прятала разодранные мною чулки. Но однажды я не удержалась и разорвала шторы, и об этом узнали все.

Разговор продолжался бесконечно. Келлер увлеклась им, тихо радуясь близости Галена и тому, что ей незачем прятаться, притворяться или защищаться. Она впервые поняла, как приятно быть самой собой.

Гален знает, кто она, он принимает ее такой, какая она есть. Полностью. И он любит ее, восхищается ее красотой, и ему близка ее душа.