Мелисса Марр - Любимый грешник

— Я ухожу.

Один из парней поднял взгляд от замечательной комбинации шаров для удара, поскреб свою бородку и пригладил торчащие в разные стороны пепельные волосы:

— Золушке пора домой?

— Ты же знаешь как это бывает — нужно попасть домой до того, как потеряешь туфельку. — Она подняла ногу в старом теннисном кеде. — Ни один принц не польстится на такое.

Он фыркнул и снова повернулся к столу.

Фейри с оленьими глазами шла через комнату; тонкокостная с выпирающими суставами, она была вульгарной и великолепной одновременно. Слишком большие для ее лица глаза делали ее поразительной. С этими глазами в сочетании с чрезвычайной худобой она казалась уязвимой, невинной. Однако она не была такой.

Никто из них не был.

Женщина за столом возле Эйслинн сбила длинную трубочку пепла в уже переполненную пепельницу.

— Увидимся в следующие выходные.

Слишком нервничая, чтобы ответить, Эйслинн кивнула.

Фейри с оленьими глазами быстрым, едва заметным движением тонкого синего языка щелкнула какого-то парнокопытного фейри. Он отступил, но дорожка крови уже сбегала вниз по его впалой щеке. Оленеглазая захихикала.

Эйслинн с силой закусила губу и подняла руку, чтобы помахать на прощание Денни. Сконцентрируйся . Она с трудом заставила себя идти уверенно, спокойно. К сожалению, ни уверенности, ни покоя она не чувствовала.

Она вышла на улицу, силясь сдержать опасные слова, готовые сорваться с губ. Она хотела кричать, хотела сказать им всем, чтобы убирались отсюда, но не могла. Она не могла говорить с ними, иначе они узнают о ее секрете: узнают, что она может их видеть.

Единственный способ выжить — хранить этот секрет. Бабушка научила ее этому правилу еще до того, как Эйслинн научилась писать свое имя: не высовывайся и держи рот на замке. Ей казалось, что скрывать это неправильно, но если бы бабушка хотя бы заподозрила непослушание, она посадила бы ее под замок: домашнее обучение, никаких общественных мест, никаких вечеринок, никакой свободы, никакого Сета. Она провела так немало времени, пока училась в средней школе.

Больше — никогда.

Поэтому, сдерживая гнев, она направилась в центр города — в относительную безопасность железных решеток и металлических дверей. Железо в своем изначальном виде так же, как и переработанное в сталь, было ядовитым для фейри, что Эйслинн находила весьма удобным для себя. Если не брать во внимание тех фейри, что гуляли по ее улицам, Хантсдейл был ее домом. Она бывала в Питтсбурге, гуляла по Вашингтону, бродила по Атланте. Эти города ей нравились. Но они были уж слишком процветающими, чересчур оживленными, перенасыщенными парками и деревьями. Хантсдейл не процветал. Уже довольно давно. А это значило, что фейри тут тоже не процветали.

Кураж звенел в большинстве переулков и аллей, которые она пересекала, но это было совсем не так плохо, как распространяющееся удушье фейри, скачущих по бульварам Вашингтона и разгуливающих в ботанических садах Питтсбурга. Этой мыслью она пыталась себя успокоить на ходу. Здесь было меньше фейри, как собственно и людей.

Меньше — это хорошо.

Улицы не были пусты: люди спешили по делам, шли за покупками, гуляли, смеялись. Им было проще: они не видели синего фейри, который возглавлял клин из нескольких крылатых собратьев за грязным окном, никогда не видели фейри с львиными гривами, которые пересекали линии электропередач, толкаясь и приземляясь прямо на людей.

Быть такой же слепой … Это было заветной мечтой Эйслинн всю ее жизнь. Однако это желание ничего не меняло. Даже если бы ей удалось каким-то образом больше не видеть их, человек не может перестать знать истину.

Она засунула руки в карманы, продолжая идти дальше, мимо матери с непослушными детьми, мимо витрин магазинов, разукрашенных морозными рисунками, мимо улиц, покрытых заиндевелой грязью. Она дрожала. Казалась, началась бесконечная зима.

Она миновала угол Харпер и Третьей улицы, когда они вышли из переулка — те два фейри, которые преследовали ее почти каждый день в течение последних двух недель. У девушки были длинные белые волосы, струящиеся, как кольца дыма. Ее губы были синими — не от помады, а как у мертвеца. На ней была выцветшая коричневая кожаная юбка, вышитая толстыми нитками. Рядом с ней был огромный белый волк, она то ехала на нем, то опиралась на него. Когда другой фейри касался ее, от ее кожи шел пар. Она оскаливалась, толкала и била его, но он только улыбался.

И когда он делал это, он становился по истине великолепным. Он постоянно слегка светился, как будто горячие угли тлели в нем. Его волосы до плеч сияли, как медные струны, которые могли бы порезать кожу Эйслинн, если бы она решила пропустить их сквозь пальцы. Но, разумеется, она не стала бы этого делать, даже если бы он был настоящим человеком — он был не в ее вкусе: смуглый и слишком красивый, а его небрежная походка говорила о том, что он прекрасно знал, насколько привлекателен. Он шел так, будто все и все были в его власти, из-за чего казался выше. Однако он все же не был таким же высоким, как худые до костлявости девушки на речном пляже или незнакомцы с кожей цвета древесной коры, которые бродили по городу. Он был среднего роста, лишь на голову выше, чем сама Эйслинн.

Когда он приближался, она чувствовала аромат полевых цветов, слышала шелест ивовых веток, как будто сидела у пруда в один из редких летних дней: вкус самого разгара лета в начале холодной осени. И ей хотелось сохранить этот вкус, согреться в нем, завернуться в него, пока тепло не впитается в ее кожу. Это пугало ее. Ее пугало почти непреодолимое желание приблизиться к любому из них. Он пугал ее.

Эйслинн ускорила шаг, не побежала, просто зашагала быстрее. Только не беги. Если она побежит, они станут преследовать ее, они всегда так делают.

Она нырнула в «Мир комиксов». Ряды не покрашенных деревянных полок магазина давали ей ощущение безопасности. Моя территория .

Каждую ночь она ускользала от них, пряталась, выжидая, когда они пройдут мимо и исчезнут из вида. Иногда это не получалось с первого раза, но, тем не менее, срабатывало всегда.

Она ждала в магазине, надеясь, что они не заметили ее.

А потом он вошел, каким-то образом скрыв свое сияние, вполне похожий на человека и — видимый для всех.

Это что- то новенькое . Это не хорошо. Там, где дело касалось фейри, не могло быть ничего хорошего. Они каждый день проходили мимо нее — мимо всех — невидимые и неслышимые, пока они сами того не желали. Эйслинн знала: самые могущественные из них — те, которые могли проникнуть дальше в город, — могли создавать иллюзию — так они управляли человеческим сознанием — и спрятать свою истинную сущность под видом людей. Эти фейри пугали ее больше других.