Наталья Ткаченко - Принцесса. Как стать королевой (СИ)

Она засмеялась — мне вообще показалось, что она из тех, кто легко смеётся:

— Я сама такая! Только вот появились дети, стала подскакивать утром и выискивать их!

— У тебя много… эээ… детей? — я не могла вспомнить этого из её воспоминаний, она была из тех хаклонгов, кто больше говорил со мной.

— Двое! — гордо сказала она. — Знаешь, малышка… У нас рождается мало детей. Поэтому мне очень повезло, что я сумела так долго увёртываться от мужчин!

Я раскрыла рот, желая вопросить: «Если ты всё время увёртывалась, то как они тебе двух детей сделали?», потом вспомнила обрывок чьего-то воспоминания: чем дольше, играясь, гоняются друг за другом будущие родители, тем больше вероятность того, что через какую-то пару лет (ничего себе беременность, да?!) у них появится дитя. Биологически это никак не объяснимо, но… но хаклонги в это свято верят.

Гвердани засмеялась:

— Гверфальф тебе так мало показал! Жаль, что ты не можешь летать, — она мгновенно погрустнела, её дитё воспользовалось рассеянностью мамы и отправилось дальше исследовать просторы моей комнаты. — Но ничего, ты всегда можешь полетать со мной, так, как ты уже делала. Или просто сядешь мне на шею, там есть такие чешуйки, за них удобно держаться… Или попроси Гверфальфа тебя покатать! Я уверена, он очень обрадуется. Ты действительно такая… маленькая! Я хочу сказать, юная… И тебе так досталось, — она сочувствующе поглядела на меня. — Я знаю, что это такое… мне всё ещё иногда кажется, что когда я смеюсь, эхо разносит мой смех по комнате, и я слышу ответный… — она оборвала себя, приободрилась и продолжила: — Но одно я знаю точно: моему Берварду не хотелось бы, чтобы я кисла! Поэтому я в один прекрасный день поняла, что хватить на всех огрызаться и реветь, и облетела весь мир по прямой. В основном там был океан… И однажды очень долго не было земли, а я плохо учила географию, я вообще всё плохо учила. И подумала: может, мне пора? А потом вспомнила про дочь, про Гверфальфа, про друзей, и подумала: какая же я эгоистка! Ой! — она спохватилась. — Слава! Извини! К тебе это не относится!

— Ещё как относится, — буркнула я, выбираясь из кровати. — Я сейчас такая же, как ты тогда. Только вот облететь весь мир по прямой не могу…

— Серьёзно, малышка, попроси Гверфальфа тебя покатать! Ты сделаешь ему приятно! Он на взлётной площадке, — подсказала Гвердани.

— Ага, я уже знаю… — после того, как Гверфальф погрузил меня в общую память хаклонгов, я научилась чувствовать их и даже говорить с ними мысленно. — Сейчас, только оденусь.

— Я вам завтрак пока приготовлю, — Гвердани выудила ребёнка из-под кровати и направилась к двери. — Да, и зови меня Дани.

Она махнула рукой, со смехом исчезла за стеной (дверей в этом доме, похоже, в принципе не существует) и заворковала, удаляясь с ребёнком.

Когда я вышла на площадку, Гверфальф обернулся и посмотрел на меня. Он так замечательно смотрит на меня, что жизнь сразу кажется прекрасной! Вот и сейчас я как маленькая девочка подбежала и повисла у него на шее. Он тихо засмеялся и подхватил меня.

— Дани сказала мне подождать тебя здесь, так как ты хочешь меня о чём-то попросить.

— Да, ещё один трон не помешает, — хихикнула я и довольно потёрлась носом о его плечо. — А если серьёзно, точнее, совсем несерьёзно…

Гверфальф снова засмеялся. Он так здорово смеётся! Чуть-чуть рыча, другого определения не подобрать. Но рыча очень добродушно… В конце концов, он хаклонг!

— Итак, если несерьёзно, а я очень рад, маленькая моя, что несерьёзно…

— Я всё-таки загрузила тебя этим восстанием! — огорчилась я.

— Нет, ну что ты, девочка. Я просто рад, что ты уже можешь смеяться и быть несерьёзной. Ты очень долго не приходила в себя, наверно, это у нас семейное, обычно хаклонги легче и быстрее возвращаются к привычной жизни.

— Гвердани рассказала мне, как она застряла посреди океана, и о чём она думала! — возразила я. — По-твоему, это легко и быстро?

— Это было через две недели после смерти её мужчины. И потом, я же говорю, это семейное…

— Ой, да, — я задумчиво уткнулась лбом в плечо Гверфальфа, он погладил меня по волосам, я посмотрела на него, — она хорошая. И ребёнок у неё замечательный!

— Да, — Гверфальф посмотрел на меня внимательно. — Ты поняла, что он родился уже после того, как её мужчина разбился?

— Конечно.

— Очень хорошо, что ты не осуждаешь её. Я боялся, что тебе покажется недостойным то, что она поднялась в брачный полёт всего через несколько лет после его гибели.

— Ну что ты! — обиделась я. — Кто я такая, чтобы судить, это исключительно её дело!

— Очень хорошо, — повторил Гверфальф. — Так о чём же ты хотела попросить меня?

Я смутилась и почти прошептала:

— Покатай меня.

— С удовольствием, — улыбнулся Гверфальф, отошёл на край площадки, дрогнул воздух, и хаклонг развернул серебряно-чёрные крылья.

Всё-таки, хаклонги — не драконы. По крайней мере, не такие, какими их представляют и рисуют в нашем мире. Да, четыре лапы, крылья, хвост и чешуя. Но! Никаких шипов-наростов, выпирающих из пасти нестройными рядами кривых клыков, уродливых наконечников на хвосте и прочих ужасов. Чешуя у хаклонгов гладкая, как змеиная кожа, и переливается на солнце, блестит искорками. Тело гибкое, в полёте они способны вытворять самые невообразимые фигуры высшего пилотажа. Голова изящно очерченная, с огромными яркими глазами, в которых видны только круглый зрачок и радужка, блестящая, словно драгоценные кристаллы. Крылья, возможно, покажутся кому-то непропорционально большими, но зато с какой скоростью хаклонги летают! Хвост длинный, сворачивается в пару колец и (только не смейтесь!) периодически отваливается — когда у хаклонга происходит очередная возрастная линька.

Поскольку Гверфальф уже давным-давно вырос, хвост у него длинный, красивый, такой же чёрный с серебряным отливом, как и весь он сам. И глаза — переливающаяся ртуть, огромные, как две луны. И сочетание мощи и изящества в очертаниях туловища, лап и крыльев.

— Ты всё-таки удивительно красивый хаклонг! — заявила я мысленно, закончив любоваться.

Гверфальф засмеялся довольно, теперь уже с отчётливым хрипловатым рычанием из глубины чешуйчатого горла:

— Рад, что тебе нравится, малышка, я польщён, — он опустил голову, подставил шею. — Садись. Смотри, тут есть две чешуйки. Подожди-ка, я чуть-чуть согну шею, так они больше выделяются.

— Всё в порядке, я устроилась, — с третьей попытки я действительно примостилась у него на шее. — Тебе удобно? Не тяжело?

Гверфальф рассмеялся во весь рот (какие зубы!) и хлопнул крыльями:

— О да, девочка, ты, очень тяжёлая! Даже не знаю, оторвусь ли я от земли! Держись крепче!

Я ухватилась за чешуйки (каждая по полметра!), прижалась к шее Гверфальфа, и он расправил крылья и мягким толчком отделился от площадки. Меня чуть подбросило вверх, потом он набрал высоту, немного наклонился, и я в восхищении замерла, крепко прижавшись к его шее и наслаждаясь ветром, ощущением невесомости и открывающимся видом. Мы летели над берегом большого острова, в море виднелись острова поменьше, такие же зелёные, или коричневые — каменистые.