Мэгги Стивотер - Дрожь

Мне нельзя было замерзать, я вернулся в дом за чем-нибудь теплым. Чертова погода. Куда подевалось лето? В захламленном шкафу, пропахшем старьем и нафталином, я откопал ярко-голубую дутую куртку, в которой стал немедленно похож на дирижабль, и уже с большей уверенностью вышел во двор. Ножищи у отца Грейс были как у йети, так что я пошлепал в лес с грацией белого медведя, попавшего в кукольный домик.

Несмотря на холодный воздух, от которого дыхание белым облаком стыло у меня перед носом, я не мог не восхищаться лесом, одетым в насыщенные краски осени, поразительно красной и желтой листвой, яркой лазурью неба. Волком я никогда не обращал внимания на такие мелочи. Однако едва я начал пробираться к тайнику, где хранил свою одежду, как немедленно пожалел о тех возможностях, которые стали недоступны для меня в человеческом обличье. Хотя все мои чувства остались обостренными, я уже не мог отыскать по запаху многочисленные звериные тропы и почуять во влажном воздухе признаки того, что днем должно потеплеть. Обычно я слышал механическую симфонию мчащихся по шоссе легковых автомобилей и грузовиков и мог определить размер и скорость каждой машины. Но теперь я чувствовал лишь дымный запах осени, горящей палой листвы и полумертвых деревьев и улавливал лишь низкий, еле различимый гул моторов где-то вдалеке.

В обличье волка я почуял бы приближение Шелби еще задолго до того, как она показалась мне на глаза. Сейчас же она подобралась ко мне практически вплотную, прежде чем я почувствовал чье-то приближение. Волоски на шее встали дыбом, и меня охватило тревожное ощущение, будто кто-то дышит мне в такт. Я обернулся и увидел ее; она была крупная для самки, а ее белый мех при дневном свете казался обыденно желтоватым. Похоже, она спаслась из вчерашней бойни без единой царацинки. Слегка прижав уши, она склонила голову и оглядела мой комичный наряд.

— Чшш, — произнес я вслух и протянул руку раскрытой ладонью вверх, чтобы она могла обнюхать меня. — Это я.

Она с отвращением скривилась и медленно попятилась — должно быть, учуяла исходивший от меня запах Грейс. Я тоже его чувствовал; даже сейчас от волос, соприкасавшихся с ее подушкой, и от руки там, где кожи касались ее пальцы, исходил слабый аромат мыла.

Глаза Шелби настороженно сверкнули, совсем как когда она бывала в человечьем обличье. Такие уж у нас с Шелби были отношения; даже не помню, ссорились ли мы когда-нибудь. Я, как утопающий, цеплялся за свою человеческую суть — и за свою одержимость Грейс, — тогда как Шелби, облачившись в волчью шкуру, с радостью забывала все человеческое. Разумеется, на то у нее было множество причин.

Сейчас мы с ней стояли в этом сентябрьском лесу и наблюдали друг за другом. Она повела ушами, вбирая десятки звуков, недоступных моему человеческому слуху, и ноздри ее затрепетали: она пыталась определить, где я побывал. Я поймал себя на том, что вспоминаю ощущение палой листвы под лапами и терпкий, густой, дремотный запах осеннего леса, какими воспринимал их в волчьем обличье.

Шелби заглянула мне в глаза — поступок очень человеческий, учитывая, что мой ранг в стае был очень высок и такой вызов мне бросить могли только Пол или Бек, — и мне послышался ее человеческий голос, спрашивавший, как много раз прежде: «Неужели ты не скучаешь по всему этому?»

Я закрыл глаза, отгородившись от ее горящего взгляда и от собственных воспоминаний о своей волчьей ипостаси, и стал вспоминать Грейс, оставшуюся в доме. Ничто за всю мою жизнь в волчьем обличье не могло сравниться с прикосновением руки Грейс к моей руке. Я немедленно облек эту мысль в слова, а слова сами собой сложились в стихи:

Ты — моя смена времен года,

Ты — моя осень, зима и лето.

Весной я теряю себя с тобой,

Но как прекрасна утрата эта! [2] Здесь и далее стихи автора переведены Б. М. Жужунавой.

За ту секунду, которая ушла у меня на то, чтобы сочинить эту строфу и придумать к ней музыку, Шелби бесшумно скрылась в чаще.

Ее исчезновение, такое же неслышное, как и появление, напомнило мне о том, насколько я уязвим, и я поспешно поковылял к сарайчику, где хранилась моя одежда. Много лет назад мы с Беком по бревнышку перетащили старый сарай с его заднего двора на небольшую полянку в чаще леса.

Внутри хранился обогреватель, лодочный аккумулятор и несколько пластмассовых контейнеров, на каждом из которых значилось чье-то имя. Я открыл контейнер с моим именем и вытащил из него набитый рюкзак. В других контейнерах хранились еда, одеяла и запасные аккумуляторы — снаряжение, позволяющее какое-то время прожить в этой хижине, пока не примут человеческий облик все остальные члены стаи, — я же хранил в своем все необходимое для побега. Все, что было в этом рюкзаке, предназначалось для того, чтобы помочь мне как можно быстрее вернуться к человеческой жизни, и вот за это Шелби и не могла меня простить.

Я торопливо натянул одну поверх другой несколько футболок с длинным рукавом и джинсы; чересчур большие сапоги, позаимствованные у отца Грейс, сменил на шерстяные носки и стоптанные кожаные ботинки, сунул в карман кошелек с заработанными за лето деньгами, а все остальное запихнул в рюкзак. Я закрывал за собой дверь, когда краешком глаза заметил промелькнувший рядом темный силуэт.

— Пол, — сказал я, но черный волк, вожак нашей стаи, уже исчез. Сомневаюсь, чтобы он вообще меня узнал: для него я теперь был всего лишь еще одним человеком в нашем лесу, несмотря на смутно знакомый запах. У меня защипало в носу. В прошлом году Пол превратился в человека только в конце августа. Может, в этом году он вообще не превращался.

Я знал, что мне самому оставалось считаное число превращений. В прошлом году я превратился в человека в июне, хотя в позапрошлом это случилось ранней весной, еще до того, как сошел снег. А в этом году? Сколько еще мне пришлось бы ждать возвращения в собственное тело, не подстрели меня Том Калпепер? Я и сам толком не понимал, каким образом это помогло мне обрести человеческий облик в такую прохладную погоду. Я помнил, как было холодно, когда надо мной склонилась Грейс с полотенцем в руках. Лета не было уже давным-давно.

Буйство осенних красок повсюду вокруг хижины показалось мне теперь издевательством — свидетельство того, что миновал целый год, а я даже не заметил. Я вдруг с внезапной ужасающей уверенностью понял, что это мой последний год.

То, что я лишь сейчас познакомился с Грейс, казалось жестокой насмешкой судьбы.

Думать об этом не хотелось. Я бегом вернулся к дому, удостоверился, что машин родителей Грейс по-прежнему нет на месте. Войдя в дом, я на миг задержался перед дверью в спальню, потом долго слонялся по кухне, заглядывая в шкафчики, хотя есть мне на самом деле не особенно хотелось.