Кэми Гарсия - Прекрасные создания

Название магазина «Stop and Shop» жителями города чаще употреблялось, как «Stop and Steal», что переводится, как «Стой и Купи» и «Стой и Стащи» соответственно.

Фамилия учительницы по английскому — English, т. е. Английская.

Tater Tots — переведены как «картофельные наггетсы», по сути это что-то вроде поджаренных маленьких лепешек из картофеля.

Страшила Рэдли — персонаж книги Харпер Ли «Убить пересмешника», местный затворник, которого как чумы боялись все дети, и, как выяснилось, боялись совершенно напрасно.

«Hot hand» или «горячая рука» — в основном баскетбольный термин, означающий невероятную силу и удачливость баскетболиста при бросках мяча в корзину.

Название поместья Равенвуд переводится, как «черный лес» или «вороний лес».

(переводчик: Анна kalusha Русакова)

Жареная курица с картофельным пюре и соусом, бобы и печенье — все это остывшее стояло на плите, там, где оставила Амма. Обычно она подогревала мне обед перед тем, как я возвращался домой с тренировки, но только не сегодня. У меня намечались большие проблемы. Амма в гневе сидела за столом, поедая конфеты «Ред Хотс», и разгадывала кроссворд из Нью-Йорк Таймс. Мой отец тайком подписался на воскресный выпуск, потому что кроссворды в Старз энд Страйпс были с ошибками, а в Ридерс Дайджест были слишком короткими. Не знаю, как ему удалось обойти Карлтона Этона, который наверняка оповестил бы весь город, что мы считаем себя слишком умными для Старз энд Страйпс, но не было ничего такого, что мой отец не сделал бы для Аммы.

Она подвинула мне тарелку, не глядя в мою сторону. Я запихнул в рот холодное пюре и курицу. Ничто на свете так не бесило Амму, как еда, оставленная на тарелке. Я старался держаться подальше от острого грифеля ее черного карандаша № 2, специально предназначенного для отгадывания кроссвордов и столь остро заточенного, что им можно было бы пустить кровь. Сегодня это вполне могло случиться.

Я слушал ровное постукивание дождя по крыше. Других звуков в комнате не раздавалось. Амма побарабанила карандашом по столу:

— Слово из девяти букв. Тюремное заключение или физическое наказание, — она метнула еще один взгляд в мою сторону. Я запихнул в рот полную ложку пюре. Я знал, к чему она клонит. Девять букв по горизонтали.

— З.А.Т.О.Ч.Е.Н.И.Е. в наказание. А именно, если ты не в состоянии вовремя прийти в школу, то будешь сидеть дома.

Мне было интересно, кто же позвонил ей и рассказал о моем опоздании. Или, точнее, кто не позвонил. Она стала точить карандаш, хотя он и без того был острым, вращая его в своей старой автоматической точилке, стоявшей на кухонном столе. Она намеренно не смотрела на меня, что было еще хуже, чем если бы она смотрела мне в глаза.

Я подошел к ней, точившей карандаш, и крепко обнял ее.

— Брось, Амма, не злись. Ведь с утра лило, как из ведра. Ты же не хотела бы, чтобы мы гнали по дождю?

Она вопросительно приподняла бровь, но тон ее смягчился:

— Что ж, похоже, что дождь будет лить еще долго, до тех пор, пока ты не подстрижешься, поэтому, лучше бы тебе найти способ появляться в школе до того, как прозвенел звонок на урок.

— Слушаюсь, мэм, — я еще раз обнял ее и вернулся к своей остывшей картошке. — Ни за что не поверишь, что сегодня произошло. К нам в класс пришла новенькая, — не знаю, почему я это сказал. Наверно, все еще думал об этом.

— Ты думаешь, я не знаю про эту Лену Дюкейн?

Я подавился печеньем. Лена Дюкейн. Ее фамилия, произнесенная на южный манер, звучала в рифму со словом «капель». Амма произнесла его, будто к слову добавили еще один слог. Дю-ке-ейн.

— Это ее имя? Лена?

Амма пододвинула мне стакан с шоколадным молоком:

— Да и нет. И это не твое дело. Ты не должен вмешиваться в дела, в которых не разбираешься, Итан Уэйт.

Амма всегда говорила загадками. Большего от нее нельзя было добиться. Я не был в ее доме на Заводи Бредущего с тех пор, как был ребенком, но уверен, что в нем побывало большинство людей из нашего городка. Амма была самой уважаемой гадалкой на картах Таро на сто миль вокруг Гатлина. Совсем как ее мать и бабушка до нее. Шесть поколений гадалок на картах. В Гатлине было полно богобоязненных баптистов, методистов и протестантов-пятидесятников, но и они не устояли перед искушением погадать на картах, перед шансом изменить свою судьбу, потому что они верили, что могущественная гадалка способна на это. Уж в чем-чем, а в могуществе Амме нельзя было отказать. Она владела силой, с которой нельзя было не считаться.

Иногда я находил один из ее самодельных амулетов, припрятанным в ящике с моими носками или же висящим над дверью в кабинет отца. Я только однажды спросил ее, для чего они нужны. Мой отец дразнил Амму каждый раз, когда находил один из них, но я замечал, что он никогда их не трогал. «Лучше не трогать, чем сожалеть». Думаю, он имел в виду, не трогать саму Амму, которая могла заставить вас сожалеть очень сильно.

— Ты что-нибудь еще о ней слышала?

— Следи, лучше, за собой. В один прекрасный день ты проделаешь дыру в небе, и вселенная в нее провалится. Тогда у нас у всех будут неприятности.

Мой отец в пижаме, шаркая, зашел на кухню. Он налил себе чашку кофе и достал из шкафа коробку с хлопьями. Из ушей торчали беруши. Хлопья означали, что отец готов начать свой день. Беруши означали, что день еще не начался.

Я наклонился к Амме и прошептал: — Что ты слышала?

Она вырвала у меня тарелку и отнесла ее в раковину. Она промыла какие-то кости, по виду напоминающие свиную лопатку, что было странно, если учесть, что на ужин у нас была курица, и положила их на тарелку.

— Не твоего ума дело. А я вот хочу знать, почему это ты вдруг так заинтересовался?

Я пожал плечами.

— Да ни почему. Просто любопытно.

— Ты знаешь, что говорят про любопытных, — она воткнула вилку в мой кусок запеканки, затем еще раз взглянула на меня и вышла.

Даже мой отец заметил, как дверь за ней сильно качнулась, и вынул из уха затычку:

— Как дела в школе?

— Отлично.

— В чем ты провинился перед Аммой?

— Опоздал в школу.

Он изучал мое выражение лица, я — его.

— Карандаш номер два?

Я кивнул.

— Острый?

— Был острый, да она его еще заточила, — я вздохнул. Мой отец почти улыбнулся, что редко случалось, и я почувствовал облегчение, может быть, даже успех.

— Ты знаешь, сколько раз я сидел вот за этим столом, и она тыкала в меня карандашом, когда я был ребенком? — спросил он, хотя это был и не вопрос. Стол, весь в зазубринах и в пятнах от краски, клея и фломастеров, которые оставляли все поколения Уэйтов, вплоть до меня, был одной из самых старых вещей в доме.

Я улыбнулся. Отец забрал свою тарелку с хлопьями и махнул мне ложкой. Амма вырастила моего отца, об этом мне напоминали каждый раз, когда я смел хотя бы подумать о том, чтобы нагрубить ей, когда был маленьким.