Лада Лузина - Киевские ведьмы. Выстрел в Опере

И дом с башней, на Остоженке 21, где проживала в Москве, ставшая ведьмой Маргарита, тоже был в стиле модерн.

Модерн — был женским стилем, воспевающем женщину. В высшем смысле этого слова!

— Я сказал вам, мой Отец, мой Город выбрал Вас. Вас, Мария Владимировна. Именно Вас, — констатировал Демон. — Только вас. Уж не знаю, как обстоит дело с другими двумя. Но, смею предположить, они зря путаются у нас под ногами. Город любит Вас.

— Откуда вам знать? — осведомилась Маша, обдумывающая три совпадения в style moderne.

— Я говорил, — напомнил он. — Еще до того, как Кылына передала вам свою силу, я знал, вам суждено быть Киевицей. Я видел вас в кафе Семадени в 1884 году. За сто лет до того, как вы родились, стали хранительницей Великого Города, и получили возможность менять его Прошлое. Иными словами, вы были там до того, как вы там побывали. До того, как могли туда попасть. Вы были Киевицей до того, как стали ею! Это невозможно. Но, как и все невозможно периодически, все же случается. Это редкий феномен. И он называется «Вертум».

— « Вертум»…

— Слепые называют это иначе — рок, фатум, судьба.

— Да, я читала. «Вертум» — это то, чего не может не быть. — Маша мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.

Идея о ее градо-избранничестве мыслительницу не заинтересовала.

«К+2 верт»!

«Верт» — это, конечно же, не вертолет. «Верт» — это «Вертум»!

Катя и две ее сестры — не могут не быть!

И хотя Ковалева по-прежнему не знала, куда не пойдет не разъясненный «БД» и кто не будет «вором» — ей показалась, разгадка, как Царская площадь, лежит у ее ног.

Кылына высчитала: к власти придут Трое!

Она знала это! Знала, что в Башне поселяться другие. Знала, ее родная дочь и наследница, сможет войти туда лишь потому, что мать заранее сломала закон. Она знала: «Когда в Город третий раз придут Трое…»

— Когда в Город третий раз придут Трое… Что будет тогда? — быстро спросила Маша у Демона.

Пророчество упоминалось при них множество раз, но никто никогда не открывал им, в чем оно состояло.

— Задайте этот вопрос Василисе Андреевне, — увернулся Демон. — Я не верю в это. Но Город говорит мне…

— Ничего он тебе не говорит, — прервала Киевица. — Он говорит мне! И если ты, пообещаешь, не выходить из себя, услышав фамилию…

— Булгаков?

— Я скажу то, чего не говорила. Не потому что… А потому, что ты начал кричать. Когда Акнир была в Башне, она обронила тетрадь. Записи ее матери . После этого Весы покачнулись! Именно после этого… Я пробовала растолковать текст, но он зашифрован. Но кое-что мне уже понятно. Вот он.

Маша изъяла из ридикюля скрученную в трубку тетрадь. Открыла страницу, отмеченную ниткой-закладкой с ключом на конце.

Ключ сорвался с привязи, упал на землю. Маша подобрала его, запихнула в карман.

— Видишь? Число 1 230 311 284 зачеркнуто, а 211 911 — обведено и приравнено к: «К+2 верт ААА не прольет…. БМ очень тревожно?» ААА — это Анна Андреевна Ахматова! БМ — Михаил Булгаков. Они не просто дорожные знаки! Они часть какой-то математической формулы!

Была Анна Ахматова в Киеве и 1 сентября 1911 года. Об этом тоже есть лаконичная запись: «В день убийства Столыпина в Киеве ехала на извозчике и больше получаса пропускала мимо сначала царский поезд, затем киевское дворянство на пути в театр».

«Анна Ахматова в Киеве» Евдокия Ольшанская

Солнце опустилось за гору.

Демон жадно листал тетрадь. Его пальцы ползали по длиннохвостым формулам, непроглядные, как черный оникс глаза, казались остановившимися.

— Может быть, БД, это ты? — сказала Маша.

— Только в том случае, если Кылына зашифровала меня матюком, — ответил Д. Киевицкий, — что, впрочем, тоже не исключено. Мы не слишком ладили с ней. Но, как вам известно, в своем роде она была истинным гением. — Он вернулся к началу конспекта. Перечел.

= 211911

К+2 верт

ААА не прольет, БД не пойдет, вор не будет, Ц остается, (БМ очень тревожно?)

— «БМ очень тревожно?», — сказала Маша. — Что это значит?

— Вы дадите мне эту тетрадку? Я хочу просмотреть… — Демон смотрел на неопровержимое: «ААА не прольет».

«Да-да, — мысленно закивала Киевица. — Аннушка таки пролила масло! И нечего было иронизировать надо мной».

— Дам, — посулила она, — если ты наконец скажешь мне правду. Почему ты выживал Анну из Киева? Почему нянчил Мишу? Какая связь между ними?

— Хорошо. — Киевицкий взглянул на тетрадь, прижал конспект Кылыны к груди, принимая решение. — Я вынужден был отослать ее прочь, потому, что они познакомились.

— Анна и Миша?

— Миша и Лира. Я не солгал, — то была мимолетная встреча. Но Лира увидела его. Он даже начал писать какие-то юморески…

— В пятом классе. А смерть его отца? — дернулась Маша.

— Нет, нет, его отец не был жертвой. Его смерть от неизлечимой болезни была дана для иного. Миша должен был стать врачом!

— Врачом? Венерологом? — концы Машиных губ опустились.

— Великим врачом, — с пафосом проскандировал Демон. — Величайшим! Он знал это всегда! Но писатели, художники, поэты — слепы, как все люди. Только проблески, редкие озарения. Благодаря им, так навязчиво часто в его творчестве появляется образ врача. Или гениального ученого. «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Адам и Ева», «Иван Васильевич»... Даже его последний герой — Мастер, которого Воланд приводит в последний, посмертный приют, получает вопрос: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?»

— Гомункула? Постойте-постойте, — пошире разомкнула глаза поклонница «Мастера и Маргариты». — Если Булгаков был знаком с вами так близко, то, возможно, Фауста, Воланда?..

— Вы же были знакомы с Врубелем, и достаточно близко, — открестился от нелюбопытной ему литературно-людской темы ее собеседник. — И что в результате? Будучи знакомым со мной, он писал своего «Демона» с любимой женщины… Миша мог стать истинным Фаустом! Он ходил на оперу «Фауст» в Городской театр 41 раз. 41-ин! Его звало предназначение! Ведь Фауст, прежде всего, ученый, доктор. А Мефистофель только ведет его. Я склонил Мишу пойти в медицину. У него было великое будущее.

Маша напрягала глаза, — не веря.

Теперь не она, — а он, ее Демон, говорил о Булгакове, как истый фанат!

— А все закончилось Мефистофелем-Воландом, — с горечью завершил проводник.

— Он стал прекрасным писателем.

— Оставьте! — оскоблено отпрянул Демон. — Известно ли вам, Мария Владимировна, что в 1917 Булгаков пристрастился к морфию?

— Известно, — без энтузиазма признала она. — Но это лишь потому, что он заболел! А заболел он лишь потому, что отсасывал пленки трубкой у мальчика, больного дифтеритом!