Александра Цель - Окончательный отпуск.

Группа мышей с весёлым писком пересекает железнодорожные пути и, кое-кто кубарем, скатывается в овраг, обмениваясь на ходу весёлыми комментариями. Мыши не умеют разговаривать? Или я не права? Не помню… Серые мышата, в вязаных свитерах и шапках с помпонами, из-под которых так смешно торчат уши. Красные, зелёные, синие. Свитера, разумеется.

Я завидую. Они могут кататься на лыжах. Им — можно. Мне — нет.

Открываю глаза. Я в комнате. Закрываю глаза. Мыши уже вылезли из снега и стоят, ждут. Почему? А, вижу, одна мышка никак не решается скатиться. Она стоит на краю, неуверенно принюхивается, тоненький хвостик дрожит. Ну, смелее!.. Мышь вздрагивает, резко отталкивается палками. Думаю, не упадёт.

Я возвращаюсь в комнату. Мне жалко расставаться с мышами, покидать переезд… чуть подтаявший снег, сероватое небо. Жирная, рыжая глина, как лысина на склоне…

Белый потолок, белая подушка, белое одеяло… по стенам прыгаю розовые зайцы. Они говорят, что это точная копия моей детской. Врут. Зайцы были зелёные и все разные. А возле моей кровати один зайчонок прятался в коричневых кустах.

Я его очень любила. Не хватает мне этого обормота на стене. Немного.

Открывается дверь. Что бы разглядеть входящего, мне нужно немного повернуть и приподнять голову. Маленький мальчик. Петя, Боря… как же его зовут? Первая буква имени (или фамилии?) точно Б… или всё таки П? Ладно пусть будет просто мальчик, сойдёт, тем более что других детей поблизости не наблюдается. Мальчик, сын хозяев.

— Можно я порисую здесь? — неуверенно, робко… глаза испуганные, голос тихий, прерывистый, сам весь бледный. И рыжий.

Молчу. Молчание знак согласия.

Мальчик шуршит бумагой, раскладывает краски, кисти. Изредка швыряет в меня быстрый взгляд. Я делаю вид, что не вижу его. Успешно.

Мне темно. Стены сдвигаются и душат.

— Открой окно. Мальчик вздрагивает, роняет кисть. На незаконченном этюде набухают безобразные пятна. Работу надо спасать. Он вполне профессионально исправляет положение. Наконец откладывает всё, смотрит на меня. Если бы я не выглядела так беспомощно, он бы убежал.

— Вам нельзя. Что ж, смелость похвальна. Милостиво соглашаюсь на небольшую уступку.

— Отдёрни занавески. Правильно, окно он бы ни за что не раскроет, а на занавеску согласится, что бы не портить мне настроение. Всегда проси большего, тогда хоть что-то получишь.

С кровати плохо виден двор. Да он вообще не виден, так, стена из красного кирпича, карниз, пара зелёных ветвей. Кажется клён. Какие зелёные листья! Они прекрасны, заходящее солнце просвечивает, блистает в прорехах. Видна каждая жилка, все зубчики, всё совершенство природы.

Если после моих слов вы подумаете, что я любуюсь листьями, то будете правы. Я любуюсь.

Снова открывается дверь. Мальчик сжимается и бледнеет — это его родители. Женщина, с красным от волнения лицом, растрёпанная, полноватая — типичная домохозяйка. Мужчина в строгом деловом костюме, с эдаким официальным видом, сжимает в руках шляпу и кланяется в мою сторону. Их имён мне знать не положено.

— Прошу прощение за беспокойство, это больше не повториться, мы немедленно вас покинем. Шляпа слабо похрустывает. Боится он меня, до истерики боится.

— Нет. Женщина резко отпускает ребёнка. Мальчик смотрит исподлобья — ну чего ещё? Правильно, если бы не моё дурацкое желание открыть шторы, они бы не заглянули с проверкой. Пожалуй, требуется пояснение.

— Пусть рисует. А этим балбесам скажите, что негоже смеяться над будущим великим художником. Ага, проняло их. Мать совершенно по-другому смотрит на кисть в руке сына.

— Могу я быть вам полезен? Понятно, это всего лишь условность, вежливый оборот речи, но воспользоваться не помешает.

— Хочу посмотреть мастерские. Художественные, разумеется. Переглядываются. Мужчина начинает что-то умоляюще мямлить. Занятие не для настоящего мужчины, но спасать его честь я не собираюсь. В конце концов он уступает, как настоящий джентльмен обязан уступать настоящей даме. Женщина я или кто?

Да ну их со всёй любезностью! Могут они выполнить последнее желание умирающего?!

Оказывается, могут. Впрочем, если они просто решили меня не волновать лишний раз, то пускай, я не в обиде. Так что сейчас я перемещаюсь по коридору. Звучит странно но очень точно передаёт моё состояние. Краем локтя ощущается присутствие медсестры. Ног нет. Впрочем…

В пролетающем мимо зеркале, рядом с молодой симпатичной девушкой, отражаюсь я — безликое серое нечто, вполне женских очертаний. Всегда пользуюсь собственной внешностью, её легко изменить. Выдающимся красавицам сложнее. Судя по тому, как мы двигались, ноги у меня на месте, значит, я их просто не чувствую. Приятно знать, что ты ещё существуешь, как целое. С этих врачей правды не добиться, вполне могут оттяпать что-нибудь, и не сказать что.

Если верить зеркалу, то рядом со мной молоденькая, совсем ещё неопытная девчонка. Зелёная-зелёная. Предпочитаю верить своей интуиции и опыту. А они дружно подсказывают, что девчонка эта, если не профессор, то уж точно доктор медицинских наук. И она на мне уже не одну диссертацию защитила, иначе бы её не допустили к столь ответственному заданию — поддерживать моё бренное тело.

Впадаю в цинизм, как любил говаривать мой отец. Имею право. Наверно. Мысли мои пока ещё принадлежат мне. При мне и останутся.

Мы сворачиваем, и мысли мои меняются. Школа славится на весь мир своими художниками, композиторами, декораторами, дизайнерами и многими другими людьми искусства, как их здесь называют… Люди искусства не обратили на нас внимания, и это меня несказанно порадовало — не выношу знаменитости, особенно собственной. Мимо плывут сосредоточенные творцы и их произведения. На сетчатке глаза намертво отпечатывается лимонный куб на ультрамариновом фоне. Приятно вклинивается между серыми мольбертами скамья, покрытая тёмно-зелёным бархатом, на которой в ярком свете софитов нежится огромная, сочная кисть винограда.

Меня неумолимо влечёт и тянет назад, и мы утыкаемся в угол. Вижу белый лист, на нём лёгкими штрихами намечена сидящая фигура. Автор успел уже подробно прорисовать штаны, руки, лежащие на коленях и заканчивает плечи, подбираясь к воротнику. Перед ним большое зеркало — рисуется автопортрет.

Фигура без головы выглядит ужасно, меня отталкивает и выносит в коридор. Судя по тому, как плывут и качаются стены, дела мои неважны. Тело не слушается, руки отнялись, а ноги идут куда хотят. Наверное, я упала, не знаю, веки закрывают глаза и нет сил их сдвинуть. К счастью, к сожалению, слух у меня всё ещё есть… Единственное чувство из пяти, данных человеку. Она меня зовёт. Я не узнаю имени, но догадываюсь, что это меня. Легко догадаться.