Анна Котова - Железо

Заодно осматриваю добычу на предмет трупов. Чаще всего их нет. Иногда есть.

Рассказывают, иногда удается найти живых. Сам не находил ни разу. И, честно говоря, трудно себе представить, чтобы кто-то мог выжить при таком чудовищном взрыве. Да еще и пожар.

С другой стороны, уцелевшие узлы ведь встречаются? Почему бы изредка не встречаться уцелевшим людям? Но не видел. Только слыхал — бывает.

Возвращаюсь в кабину, запускаю свой двигатель и движки на колбасе. Тут надо действовать аккуратно, чтобы добыча не впаялась мне же в корму. Ну за пятнадцать лет в этом деле так насобачишься, что хоть с закрытыми глазами и без приборов. Нутром чуешь, если колбаска дурит.

Поэтому у меня она не дурит никогда.

Поехали.

Курс на Лаору.

Поблизости тянутся с упаковками металлолома друзья-товарищи, они же конкуренты. Мигаем друг другу сигнальными огнями. Иногда переговариваемся. Иногда, если вдруг у кого проблемы, приходим на помощь.

До Лаоры ходу недели две, а то и три, и четыре — в зависимости от того, далеко ли шел бой. "Красотка" плывет себе, тянет за собой колбасу. Делать нечего. Хочешь — книжки читай, хочешь — кино смотри. Еще хорошая штука — играть с компьютером. Некоторые летают по двое-трое, тогда можно еще поболтать друг с другом и попеть хором. Но я хожу один. После десяти лет с Легранжем это большое удовольствие — в поле зрения на парсек ни единой рожи.

Собственно работа теперь будет на разгрузочном модуле плавильного завода. Там только поворачиваться успевай: рассортировать груз, да чтобы не обдурил приемщик, чтобы все печати поставили, чтобы деньги перевели вовремя — и стапеля надо освободить быстро, уже очередь собралась, уже ругаются в эфире, не стесняясь в выражениях: "Что завозился, Чубака, обалдуй мохнатый? Живее давай, у меня бэттлшип ждет!"

И ничего я не мохнатый. Я даже усы не отращиваю. Неудобно в скафандре с лишней растительностью.

Просто этот тип, Чубака, по которому мне влепили прозвище еще в глубоком детстве, говорят, был до ужаса лохматым парнем. Я знаю, у меня есть его портрет. Сеф подарил, когда нам было лет по шестнадцать.

Я рано осиротел — мама умерла, отец погиб при Сильфиде в 685-м, и службы опеки запихали меня в приют. Там сытно кормили, одевали и следили, чтобы мы не пропускали школу — но это и все. Когда старшие били младших и отнимали у них вещи, воспитателей никогда не оказывалось рядом. Я был вспыльчив, в драке легко впадал в бешенство. Пелена застилала глаза — и тут уж лупил, не чувствуя ответных ударов, пока не оттащат. Так что меня быстро перестали задирать. А моего друга Сефа били часто. Он не нарывался. Просто у него была аура жертвы, которую иные чуют безошибочно. И конечно, я зверел, лез в драку, разбивал кулаки и чужие носы, ходил вечно в ссадинах — а Сефу от этого мало было проку. Однажды нам это надоело, и мы сбежали.

Нас вернули через неделю.

Мы сбежали снова.

Нас снова вернули.

Тогда мы наконец поняли, что к побегу нужно как следует готовиться. Продумать, куда бежать, где прятаться. На кого можно надеяться, а на кого — ни в коем случае.

Вряд ли бы нам удалось справиться с этой задачей, но тут в приют привезли Лику.

Она была моей первой любовью, я буду помнить ее до конца своих дней.

Таких, как она, я больше не встречал.

Ей было тогда пятнадцать, мне — тринадцать, а выглядела она младше меня. Миниатюрное голубоглазое создание с шапкой густых коротких вьющихся разноцветных волос — в ее шевелюре были представлены все оттенки, от черного до соломенного. Только через пару месяцев до меня дошло, что просто они были затейливо выкрашены. Когда краска сошла окончательно — кто бы позволил девчонке в приюте красить волосы! — оказалось, что Лика всего-навсего темно-русая, ничего особенного. Но я уже был влюблен без памяти, как влюбляются только в тринадцать лет, и никого прекраснее Лики не было для меня в целом свете.

Полное имя ее было Ангелика, только она его терпеть не могла.

И в самом деле, ничего ангельского в ее характере не было — хотя внешне, пожалуй, если бы захотела, она могла вполне сойти за небесное создание, и уверяю вас, вам даже крылышки бы померещились за ее спиной.

Она ругалась, как грузчик, она все знала о сексе — в ее темном прошлом у нее был взрослый парень, по крайней мере она так утверждала, — и она была беглец со стажем. Когда я спросил у нее, как же вышло, что ее поймали, она презрительно скривилась и ответила: "А, непруха. Ничего, передохну маленько и сбегу снова".

Именно она рассказала нам о чипах. В приютскую одежду вшиты чипы, по которым отслеживают удравших. Кажется, и в подошвы ботинок тоже. Поэтому, сбежав, первым делом надо переодеться до нитки. И она знала, как это можно устроить.

Но лучше всего — вообще уехать с планеты. Это сложно. Но возможно. Хотя она пока не пыталась.

— Багажный отсек какой-нибудь? — спросил я.

Лика фыркнула.

— Найдут. Нет, надо договариваться. Я уже придумала, с кем. Мы пойдем к мусорщикам.

Так я впервые услышал о мусорщиках.

Живя в приюте, моментально привыкаешь к тому, что вокруг тебя — сплошь дети сильных мира сего. У кого папа — банкир, только умер, у кого мама — певица, знаменитая на всю галактику, только ребенка у нее младенцем украли злые люди, у кого дедушка — премьер-министр соседнего государства, только не знает о внуке. Выслушиваешь, киваешь, не веришь, конечно, но принимаешь. Если человеку так легче жить — пусть его. Поэтому когда Лика рассказала нам о Картале и Тине Гаррисон, мы покивали, но не поверили ни единому слову.

Еще бы: она сказала, что до одиннадцати лет училась в Картале. В той самой знаменитой элитной школе для богатеньких. Потому что папа у нее был — правильно, очень богатый человек, владелец сети крупных магазинов. "Брукс и Жариц", слышали? Ну да, те, что прогорели во время кризиса 682 года, когда экономика пошатнулась, не в силах справиться с военными расходами. Ее лучшей подругой была Тина Гаррисон, славная девочка, внучатая племянница президента Гаррисона.

Полет ее фантазии к этому моменту уже ошеломил нас. Я с трудом удерживал на физиономии серьезное выражение. Но дальше было еще круче.

Только Лике рассказала Тина о семейном позоре — о старшем брате, который дезертировал из армии, отсидел три года, а выйдя на свободу, подался в мусорщики. Наверное, ему мало было дезертирства, чтобы доконать семью. Помните, президент Гаррисон резко сдал в конце своего последнего срока, поседел, и руки начали трястись? Да где нам помнить, нас не интересовало здоровье президента, и вообще мы были тогда, во-первых, малы, а во-вторых, благополучны, жили в своих семьях и слыхом не слыхивали, что бывает политика.

— Ну и зря, — сказала Лика, фыркнув. — Политика тоже может пригодиться в жизни.