Бет Рэвис - Через вселенную

Пытаюсь сосчитать трейлеры, но сбиваюсь. Сколько же людей тут живет? На пару тысяч места точно хватит.

Интересно, Старший тоже живет в одном из этих цветных кубиков?

Ищу взглядом горизонт.

Но горизонта нет. Потому что нет неба. Над раскрашенными трейлерами высится холодный серый металл. Он куполом укрывает город, пробираясь над всем этажом. На самом верху серый цвет сменяется бледно-голубым. Наверно, пытались сделать его похожим на небо, но вышло не особенно удачно.

Точно посередине ярко горит шар желто-оранжевого света. На него не так больно смотреть, как на солнце, но все-таки неприятно. Может, если б я никогда не видела солнца, меня бы впечатлил этот рукотворный источник свет и тепла. Но я видела солнце, и оно куда великолепнее, чем эта крошечная подделка. Я вглядываюсь в него, пока взгляд не застилают слезы, потом, отвернувшись, зажмуриваюсь и долго-долго не открываю глаз.

Под веками пляшут отблески света. Как может эта огромная лампочка сравниться с солнцем?

Все здесь неправильно. Не хватает силы. Не хватает цельности.

Даже света.

Даже мне.

Я никогда не думала, как много значит небо, пока его у меня не отобрали.

Вокруг — только стены.

Я просто сменила один ящик на другой.

Спускаясь в лифте на криоуровень, мы со Старейшиной не разговариваем. В частности, мы не разговариваем о том, что сигнализация на столе на четвертом этаже лежит разобранная и разбитая, а все ее внутренности разбросаны по полу. Сломанная. Бесполезная.

Дверь открывается — на уровне уже горит свет.

— Сюда! — зовет голос Дока.

Старейшина шагает очень широко, хоть и хромая, и я едва успеваю следом за ним по проходу меж рядов пронумерованных дверей. Пытаюсь отыскать глазами номер сорок два, но мы идем слишком быстро — чтобы найти его, причлось бы остановиться.

За углом начинается проход с номерами семьдесят пять — сто.

Она дверца открыта. К ней подставлен стол, на нем лежит криоконтейнер. Рядом, склонившись над контейнером, спиной к нам стоит Док, но, хотя за ним мало что можно разглядеть, ясно, что случилось что-то нехорошее.

Старейшина решительно шагает вперед.

Я колеблюсь.

В контейнере, в жидкости с голубыми искорками, плавает человек. Он мертв. Руки его согнуты, пальцы скрючены, и мне ясно — он пытался выбраться из ящика, пока таял криораствор. Я знаю это точно, потому что глаза его распахнуты, рот широко раскрыт, лицо исказилось яростью и отчаянием. На полу под ним — лужа мерцающей голубым жидкости, на неестественно бледной шее — красные пятна.

Старейшина с Доком вместе поднимают крышку. Мертвец всплывает на поверхность: теперь его пальцы, нос и колени торчат из раствора.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Номер сто. Последний контейнер в ряду, последний замороженный.

Мне это ничего не говорит, но Старейшина ахает. Док понимающе кивает ему.

Голова мертвеца вдруг шевелится, и я испуганно отскакиваю. Но это всего лишь Док тянет за трубки, торчащие у него изо рта. С каждым рывком тело сильно дергается. Жидкость из ящика выплескивается на пол. Я отступаю, но брызги все равно попадают мне на ботинки. Подойдя к столу в конце прохода, я беру в руки пленку Дока и провожу пальцем по краю, чтобы включить ее. Экран загорается. Нажимаю на панель сканера, и на нем появляется: «Степень доступа — Старшая. Полный доступ разрешен». Экран заполняется ярлыками, папками, записями. Мне нужен номер сто, и, после нескольких попыток, я нахожу: вот оно — личное дело мертвеца.

Имя: Уильям Робертсон

Номер: 100

Должность: специалист по командованию

Статус: первостепенен при организации наступления

Предшествующий опыт: американская морская пехота, действительная военная служба в период войны…

Старейшина вырывает пленку у меня из рук. Гасит экран касанием пальца.

— Не отвлекайся, — рычит он, указывая головой в сторону Дока, который наконец-то заканчивает вынимать трубки. Изо рта мертвеца появляется маленькая электрическая панель, и он снова погружается в криораствор.

— И? — спрашивает Старейшина. — Это был сбой? Опять?

— Минуту. — Док нагибается над ящиком с электроникой. Нажимает кнопку, и в нем открывается панель. Он достает оттуда какую-то круглую маленькую железку и кладет себе на кончик пальца. Старейшина подает Доку отобранную у меня пленку, и Док вставляет туда чип.

— И?

— Его отключили, — глухо произносит Док.

— Отключили?

— В каком смысле? — спрашиваю я.

— Вот, — Док указывает на черный ящик с лампочкой в головах стеклянного контейнера. Она мигает красным. — Кто-то открыл ящик и повернул выключатель. — Он бросает взгляд на Старейшину. — У этого кого-то есть доступ.

— Он это сделал нарочно? — спрашиваю я, и так уже догадываясь.

Док смотрит в мою сторону, и я очень надеюсь, что ярость в его взгляде не направлена на меня.

— Кто-то спустился сюда. Открыл дверцу. Повернул выключатель. А потом ушел и оставил криораствор таять, оставил человека в контейнере медленно оживать, а потом медленно умирать, захлебнувшись криораствором.

Мне хочется отвести взгляд от Дока, но только куда? К Старейшине, за каменным лицом которого бушует гнев? Или к мертвецу, чьи немигающие глаза мерцают под водой с голубыми искрами?

— Зачем они это сделали? — спрашиваю я.

— Кто мог это сделать? — спрашивает Старейшина. Его глубокий голос гудит у меня за спиной, словно рев лабораторной центрифуги.

— Мало кто знает об этом уровне, — говорит Док, отворачиваясь, и у меня на глазах лицо его превращается в маску ученого, холодную и расчетливую, ту, что он носит, когда ставит диагноз сумасшедшим в Палате. — Мы, — окидывает взглядом меня, потом Старейшину. — И еще несколько ученых. Те, кто работал в… — Он осекается, смотрит на меня. — …в другой лаборатории. Они, конечно, знают.

В другой лаборатории? Впиваюсь взглядом в Дока. Сдержавшись, не произношу вслух — сейчас нужно следить за тем, что говоришь, иначе они вообще ничего не расскажут.

— Зачем? — вместо этого спрашиваю я. — Неважно, кто что знает — зачем кому-то это делать? Зачем намеренно убивать замороженного человека?

Молчание.

А потом:

— Причина не имеет значения. Главное, найти того, кто это сделал… и убрать это отсюда, — в ледяном голосе Старейшины звучит что-то ужасное.

— Но…

Док встает между нами и отводит Старейшину на несколько шагов.

— Поклянись, — шипит он, — поклянись, что это не какое-нибудь извращенное испытание для Старшего.

Старейшина смотрит на Дока со смесью изумления и отвращения, словно его оскорбляет даже само предположение.

Но ответа не дает.

— Нужно избавиться от этого, — говорит Старейшина мне и, минуя Дока, направляется к щеколде у стола, которую я сначала не заметил.