Ольга Юнязова - Охота на ведьм

Ксенька растерянно поглядела на бабушку и спросила дрожащим голосом:

— Это кто?

Старуха не ответила и снова обратилась к Оксане:

— У тебя множество родовых корней. Почему ты решила, что тот ребенок именно наш?

На этот вопрос Оксана не нашла, что ответить, кроме как «чувствую». Старуха усмехнулась в ответ, но все-таки достала из вещевого мешка мешочек для гадания. Сев на землю и расстелив широкую юбку, она высыпала руны и полностью погрузилась в созерцание выпавшей картины.

Ксенька, увидев это, толкнула Оксану локтем и сказала:

— Это надолго. Пойдем хоть ягод пособираем пока.

Они оставили ведьму и пошли собирать бруснику. Увидев россыпь ягод, Оксана потянулась к ним рукой, и вдруг осознала, что опять вселилась в Ксеньку. Вспомнилось, как легко она нырнула в дыру подземного хода вслед за бабкой и выбралась из горящего дома самостоятельно, не повредив ни своего рассудка, ни своего будущего ребенка.

Но грудь давила тяжелая удушливая тоска. «Ну, как он мог? Как он мог позволить сжечь нас? И почему не предупредил? Может быть, сам не знал?» Ксенька изо всех сил пыталась найти для Семена оправдание. Но память неумолимо возвращала ее в тот момент, когда они с бабушкой вышли на пригорок, откуда был виден пожар. Ксенька сразу увидела его высокую фигуру. Он стоял в толпе ротозеев и спокойно смотрел, как полыхает дом, в котором, как он думал, горит она.

— Я говорила, что напрасны твои старания, — проворчала старуха. — Темные они люди, нет в них воли Божественной. Потому и нужны им храмы да попы, чтобы хоть как-то душу свою от тьмы удерживать. Только на семя такой мужик и годен!

И старуха утащила ревущую Ксеньку с пригорка.

— Ты плачь, плачь! — приговаривала она, ведя внучку по лесным тропам. — Со слезами боль выйдет. Не держи в себе. Тут ведь, кроме как слезами, больше ничем душе не поможешь.

И вот, наконец, слезы закончились. Ксенька ела ягоды и ждала, когда ведьма наглядится на свои дощечки. Оксана осторожно вышла из ее тела и, вселившись в старуху, заглянула вместе с ней в будущее.

Руны выпали так, что были видны несколько путей, по которым может пойти история. Один из них вел Ксеньку обратно в обезумевшую деревню, но его вероятность была намного слабее других.

— Этот путь закрывается, — сказала ведьма. — Если бы внучка повредилась рассудком или ребенок родился больным, то этот вариант был бы возможен. Ксеньку пристроили бы в монастырь, а ребенка в монастырский приют. Так им было бы лучше, ведь в ведовской общине они чувствовали бы себя неполноценными. Но сейчас этот вариант маловероятен, — развела руками старуха. — Даже и не знаю, что могло бы привести к такому исходу. Видимо, все-таки подвело тебя твое «чутье», девочка. Не наша это ветвь, другая какая-то. — И ведьма начала собирать руны в мешочек.

— Постой! — попыталась остановить ее Оксана. — Скажи тогда, какой дальнейший путь самый вероятный.

Старуха строго глянула на нее.

— Это еще зачем?

— Как зачем? Выбери самый лучший и проговори его, чтобы сбылся.

Ведьма ухмыльнулась и поглядела на Оксану с иронией.

— Да кто ж ведает, какой из них лучший? Может ты? За каждым вариантом новое разветвление. Одна дорога, может быть, и не самая легкая, но потом выведет на счастье большое. А иной путь кажется самым прекрасным, а глянешь дальше, там болото беспросветное. Всего не просчитаешь. Наша задача — принимать решения у развилок, а далее все в руках Божьих.

Старуха встала, окликнула Ксеньку, и они пошли своей дорогой. Оксана поглядела им в след и полетела на поиски Семена.

Она нашла его пьяным, в обнимку с бутылкой самогона. Он сидел во дворе и выцветшим, безумным взглядом наблюдал, как его молодая жена вместе с матерью и тещей убирали остатки свадебного пира. Вокруг валялись объедки, битая посуда и другие результаты человеческого чревоугодия. Голые ветви деревьев, пожухлая трава и тяжелое серое небо усугубляли мрачность картины.

Похоже, что последнее время Семен провел в запоях. Из красавца-жеребца он превратился в сутулого меланхолика с опухшим лицом и красными глазами. Женщины с презрением косились на него, а невеста нервно покусывала губу, глядя на когда-то такого вожделенного жениха.

— Видимо, действует все-таки проклятье ведьмы, — заворчала мать Семена. — Такая погода была отличная, а на свадьбу гляди, каких туч натянуло. Всю гулянку испоганило.

Оксана с брезгливостью глядела на эту отвратительную картину. Как можно сетовать о погоде, когда у нее сын спивается? Неужели в угоду своим религиозным амбициям можно поломать жизнь человеку и даже ничуть не почувствовать угрызений своей христианской совести?!

— Надо бы пригласить батюшку, — ответила мать невесты. — Пусть бы пепелище освятил, да заодно Семена бы образумил. Что-то много пьет он в последнее время.

Оксана захлебнулась волной тошнотворной ненависти к этим жалким квочкам. Сжав зубы и зажмурившись, как от сильной боли, она мысленно закричала:

— Ну, как?! Как можно любить этих уродов?! Скажи мне, старец Серафим! Как можно видеть вот эти вот самодовольные рожи, которые даже не понимают, что они натворили?! Да еще и любить их при этом? Как?!

Она упала на кровать, прижав коленки к животу, и из глаз ее брызнули горючие слезы. Она увидела, как в приступе ярости встал пьяный Семен, схватил бутыль самогона и со всего маху ударил свою новоиспеченную тещу по виску. Та рухнула наземь. Потом он замахнулся на мать, но, услышав ее душераздирающий визг, опомнился, разбил бутыль об стол, развернулся и пошел со двора.

Утром его нашли на пепелище, заковали в кандалы и отправили в город до вынесения приговора. Его осудили на десять лет каторги и отправили на медные рудники, где он и погиб в завале шахты.

Так чей же ребенок был подкинут на крыльцо церкви?

Этот вопрос снова возник, когда Оксана немного отлежалась. Мышцы расслабились, слезы высохли, гневное удушье прошло. Она села на кровати и оглядела темные стены кельи. Блуждающий взгляд зацепился за иконостас, и на одной из икон она увидела знакомый силуэт преподобного старца Серафима. Мерцающий огонек лампады высветил последние очаги злости в душе, и Оксана обратилась к своему помощнику:

— Ты нашел способ любить врагов своих? Поделись наукой! Я не понимаю, как можно их простить… а уж любить и подавно.

Она снова увидела себя возле той же церкви. Было раннее летнее утро. Солнце еще не взошло, но первыми лучами уже озарило позолоченные кресты над куполами. Рука потянулась ко лбу, для крестного знамения, но что-то тяжелое не позволило ей сделать привычный до автоматизма жест. Она взяла корзину другой рукой, и вдруг там кто-то запищал и заворочался. Сердце сдавила щемящая боль, в висках застучало: «Скорее, ставь и беги отсюда, пока никого нет». Озираясь по сторонам, она взошла на крыльцо, поставила корзину с младенцем и поглядела в маленькое беззубое личико.