Ларисса Айон - Темная страсть

Господи, ну и дура же она была, что снова доверилась ему.

Шейд вошел в комнату и остановился с телефоном в руке — в руке, которая, казалось, была какой-то полупрозрачной. Потом рука сделалась совсем невидимой, и он уронил телефон.

— Проклятие, — выдохнул он и уставился на телефон, не поднимая его.

— Что происходит, Шейд?

— Я не хочу об этом говорить.

Руна вскочила.

— Знаешь что? Плевать мне, чего ты хочешь. Ты должен.

Может, ей только показалось, но он как будто устыдился.

— Я не могу.

— А ты можешь рассказать мне, почему хочешь моей смерти? Это входит в тот короткий список тем, о которых ты можешь говорить? Разорвать связь — единственная причина, по которой ты собирался убить меня, или есть что-то еще?

Когда он не ответил, терпение ее лопнуло. Она залепила ему звонкую пощечину, от которой онемела рука, а у него на щеке остался малиновый отпечаток.

— Господи, как же вы с братьями, должно быть, смеялись надо мной! Считали меня такой жалкой, такой отчаявшейся. Думали, я останусь рядом, даже если не буду связана с тобой.

Темные тени снова всколыхнулись в черных глубинах его глаз.

— Я никогда не смеялся над тобой, — горячо отозвался он. — Никогда не считал тебя жалкой.

Она рассмеялась неприятным булькающим смехом.

— А стоило бы. Я сама себе противна. — Покачав головой, она оглядела комнату. — И знаешь, что самое ужасное? Даже зная, кто и что ты есть, я все равно влюбилась в тебя. Опять.

— Я не хотел этого, Руна. И ясно дал это понять с самого начала.

— Ну да, еще как, — съязвила она. — В самом деле, тебя не в чем упрекнуть. Ты и вправду делал все, чтобы я возненавидела тебя. Просто я слишком сильно любила тебя, и потому не могла этого понять. Так что я сама виновата. Ну вот. Надеюсь, это облегчит твою совесть.

Она совсем пропащая. Такая же пропащая, как ее мать, которая не уходила от отца, сколько бы он ни пил, ни бил ее, ни изменял ей. Руна явно унаследовала эти противные гены. Правда, отец в конце концов взялся за ум и перестал пить и гулять, но Руна к тому времени слишком ожесточилась, чтобы увидеть это. Или простить.

Если б только она могла направить часть этой горечи и злости на Шейда. Она отвела от него взгляд, боясь, что эта генетическая слабость снова толкнет ее к нему в объятия. Инструменты боли и наслаждения на стенах поблескивали в тусклом свете, подмигивая ей. Смеясь над ней.

Скольких женщин они касались? Скольких женщин Шейд доводил этими инструментами до слез и оргазмов?

О да, горечь есть, она поднимается к горлу, образуя ком. Она кое-как просипела:

— Я хочу, чтоб оно ушло, Шейд. Все, что я испытываю к тебе. Все, что делает меня такой, как моя мать.

Она сбросила с себя халат и решительно направилась к позорному столбу, восьмифутовой деревянной планке с мягкими кожаными ремнями, свисающими сверху.

— Сделай это. Сделай то, что ты делал для всех других женщин. И в этот раз не смей трусить.

— Сейчас я не буду делать этого, Руна. — Голос Шейда дрогнул, и ей стало почти жаль его. — И вообще больше не буду.

— Почему? Почему ты можешь делать это с другими, но не со мной?

— Они хотели этого по другой причине.

— Они хотели этого потому, что в их душах была чернота, и, возможно, потому, что им нравилось испытывать боль. Она возбуждала их. Что ж, похоже, меня она тоже возбуждает, — тихо добавила она. — В сущности, я знаю, что так и есть, потому что любить тебя больно. И все же я возвращаюсь за новой порцией боли.

— Прекрати это говорить. — Шейд отшатнулся назад и споткнулся о телефон. — Прекрати говорить, что любишь меня.

— Тогда заставь меня прекратить. Сделай мне больно. Заставь меня почувствовать снаружи то, что я чувствую внутри.

— Руна, — простонал он. — Остановись. Прошу тебя, не надо.

Она прислонилась лбом к дереву и закрыла глаза, глубоко дыша.

— Ты сделаешь это, Шейд. Ты мой должник, и, черт бы тебя побрал, ты это сделаешь.

У Шейда внутри все переворачивалось. То, о чем она просит, немыслимо. Но сейчас Руна нуждалась в этом на каком-то уровне, который он пока не понимал, а их связь вынуждала исполнить ее желание. Темное, непреодолимое, соблазнительное, каким может быть только грех, и он с содроганием уступил ему.

— Ухватись за шест обеими руками. — У Шейда дрожал голос. — Я не хочу надевать на тебя наручники.

Ему показалось, Руна сейчас заспорит, но в конце концов она подчинились и ухватилась за шест так, что побелели костяшки пальцев.

Впервые в жизни Шейд пожалел, что не обладает даром Рейта. Как бы ему хотелось просто заставить ее думать, будто он сделал все то, что она хочет!

Живот его скрутило, хотя тело и затвердело от того, как она открылась ему, как гибкое тело опиралось о шест, как волосы буйными волнами рассыпались по спине. Шейд мягко отвел волосы с плеч. Руна ахнула — тихий звук острого желания. Боги, она хочет этого, действительно хочет. Шейд зашипел в ответ, его собственный чувственный голод вспыхнул, несмотря на все усилия погасить его.

Возможно, ему удастся отвлечь ее, дать ей иллюзию удовольствия и страдания… с упором на удовольствие. И он должен быть убедительным.

— Расправь плечи, — рявкнул он, и она дернулась от удивления, но подчинилась.

Прекрасно. В качестве награды он пробежал пальцами по бедру, округлой попке. Сделал медленный круг, рукой водя вокруг талии, кончиками пальцев лишь слегка коснувшись заветного холмика. Когда она резко втянула воздух, он улыбнулся.

— Люди наиболее уязвимы, когда обнажены.

— А демоны?

— Некоторые да. Но не я. — Он стащил с себя мешающую одежду. — Обнаженный, я наиболее силен.

На втором круге он остановился перед ней.

— Больше никаких разговоров. Ты не будешь ничего говорить, пока я не дам тебе разрешения. — По ее разгневанному лицу он догадался, что она этого не ожидала. — В чем дело, маленькая волчица? Ты думала, все ограничивается физическим воздействием? — Он почти коснулся губами ее уха. — То, что я делаю с женщинами, влияет на их сознание в той же степени, что и на тела.

Он глубоко вдохнул головокружительную смесь запахов ее раздражения и желания.

— Это не то, чего я хочу, — огрызнулась она.

Вот и хорошо. Быть может, теперь она откажется от этого безумия. Шейд надеялся, это произойдет до того, как он потеряет над собой, контроль. Сейчас он еще в состоянии думать, но чем больше она будет чего-то хотеть, тем больше будет затуманиваться его мозг, пока он не превратится почти что в животное, ведомое чистым инстинктом. Инстинктом и ее желаниями.

— Разве я не приказал тебе молчать?

Он шлепнул ее по заду достаточно сильно, чтобы оставить хорошенький розовый отпечаток. Потом потер место, по которому ударил, поласкал горячую кожу, пока она не начала стонать и прижиматься к его ладони.