Элизабет Нокс - Искушение винодела

Аврора прикрыла рот рукой.

— Мой брат будет жить, — успокоила Аврору Софи, — но только если проявит к тому волю. А он даже не ест, все только молится.

Загородив собой проход на лестницу, Софи держала перчатки графини, пока та надевала шляпку и завязывала ленточку. В этот момент наверху показалась Селеста. Госпожа Жодо не поздоровалась с графиней, не выказала совершенно никаких знаков внимания и приветствия. Она только смотрела на незваную гостью и скрипела зубами. Авроре показалось, что еще чуть-чуть — и хозяйка дома задает. Забрав у Софи перчатки, Аврора поспешила вон.

Темный коридор. Длинный и полный ужаса.

Собственные мысли причиняли боль, а когда одним утром Собран проснулся и огляделся, то увидел рядом с кроватью Селесту — жена сидела в кресле и штопала чулок, но какого цвета, Собран определить не смог. Красного ли? Из тех, что носит Мартин? Винодел изо всех сил постарался вспомнить младшего сына в школьной форме, однако цветов не различал. Не различал никак: сидя в темно-серой комнате, он видел только светло-серую тень солнечного света на покрывале. Селеста резко поднялась из кресла и пронзительным голосом позвала Софи.

Сжимая в руках четки, Собран велел женщинам накрыть на стол.

К печали родных, друзей и к тайной скорби отца Леси, с которым Собран проводил теперь так много времени, он изменился. Родные и близкие видели, как ранними воскресными утрами — даже в середине зимы — он отправлялся в церковь на службу. Одеваться винодел стал только в черное и белое, а к рубашке прикалывал крестик. Подобно протестантскому главе семейства он вечерами читал домашним Библию. Темнота стала ему противна, и, если случалось возвращаться с виноградников после заката, он подзывал сыновей. Пребывая в Вюйи, Собран запирался в комнате, не гася ламп, и не пил больше вина с Авророй де Вальде в кабинете управляющего поместьем, как раньше, до болезни. У себя дома он ложился спать, не гася свечу и не веля гасить ее Селесте, — и неважно, что свет резал ей глаза даже сквозь закрытые веки.

Не различая цветов, Собран плохо ориентировался в темноте. А потому, в первый раз выглянув в окно, он увидел все словно сквозь марево, какое поднимается над землей в жаркий день.

На теле выступила испарина. Желудок и кишечник Собрана были пусты — он одновременно и постился, и просто не мог есть. Плохое зрение не сразу позволило виноделу увидеть то, чего он боялся увидеть, но вот облака чуть приглушили лунный свет, и Собран разглядел: белое лицо, белые плечи, сложенные крылья. Винодел медленно опустился на колени, цепляясь пальцами за дощечки ставен, словно за ступеньки лестницы.

Всю ночь напролет Собран молился, а падший ангел ждал. У человека выносливости оказалось больше. И вот, когда наконец забрезжил рассвет, винодел уловил белесые отблески на черных волосах ангела, хотя точно помнил: в тот рассвет, когда Зас утешал его после смерти Николетты, волосы его окрасились в цвет красного вина. В голову полезли и другие воспоминания, и тогда Собран сжал мошонку в кулаке так, что из глаз брызнули слезы.

Взошло солнце. Ангел слез с пограничного камня — свободно, легко, будто и не просидел на нем всю ночь, расправил белые, как сухой мел, крылья и поднялся в небо.

Собран закончил молиться и, потеряв сознание, упал головой на подоконник.

В этот год Собран решил провести ночь, которую для себя определил как ночь своего проклятия, где-нибудь в другом месте, не дома. Летнее солнцестояние застало поседевшего Собрана Жодо, привлекательного мужчину средних лет, одетого во все черное, набожного, но не осуждающего, самоотверженного и щедрого, уважаемого друзьями и соседями (и ими жалеемого), на виноградниках зятя близ Шалона-на-Соне. На следующий день его видели тихим, умиротворенным. Еще через день он присутствовал на мессе целых четыре раза, молчаливый, решительный. Третьим днем винодел прогуливался по дороге вокруг городка — от рассвета до заката.

Утром четвертого дня Собран засобирался домой.

В ночь встречи он запер двери на засовы, а сам уселся за столом у окна гостиной. Селеста позвала спать, но муж ответил: надо написать письмо дочери. Не поссорились ли они с Сабиной? — поинтересовалась супруга. Кутаясь в шаль, Селеста держалась за сильно округлившийся живот — она вынашивала последнего (на этот раз уж точно последнего) ребенка.

— Ну разумеется, не поссорились, — отвечал Собран, — Ступай отдохни.

Селеста поправила фитилек лампы, и в комнате будто рассвело. Напоследок жена задержалась у стола, пытаясь разглядеть, нет ли среди писем послания от Авроры де Вальде, заметного по витиеватому почерку.

Едва заслышав шаги Селесты над головой, этажом выше, Собран погасил лампу.

После полуночи прибыл ангел. Он встал поддеревом — нижние ветки уже росли выше его головы, и от этого вида у Собрана защемило сердце. Он вдруг вспомнил, как измерял рост Сабины, делая зарубку на косяке двери в гостиную, — когда девочке было четырнадцать и она отправлялась в школу и когда ей исполнилось семнадцать, по возвращении домой. Тогда Собран с Селестой еще не забывали измерять рост детей. Здесь и сейчас Собран видел: вырос не ангел, а дерево. Винодел уже не знал, какой части собственного тела причинить боль, дабы изгнать из памяти образ Заса, стоящего под деревом, положив голову меж ветвей. Пять лет назад.

Так они и провели ночь.

Незадолго до рассвета ангел спустился с холма. Подошел к конуре, оказавшейся пустой — Жози сбежала, когда Собран еще болел. Жалости хозяин по этому поводу не испытывал: собака не хранила верности да к тому же болела, об опасности не предупреждала, и дома от нее были одни неприятности.

Зас подошел к дому и стал смотреть на окна: те, что на нижнем этаже, были, как обычно, закрыты; те, что на верхнем, — как обычно, открыты, какой бы ветер ни дул. Зас смотрел на закрытые ставни — на каждое закрытое окно по очереди.

Собран отошел от окна — на шаг, затем еще. Отступил на три шага, вглядываясь в серые просветы меж досок ставен, но ничего не увидел — ни тени, ни кончиков белых пальцев, пытающихся распахнуть окно. Вдруг захлопали крылья, зашуршал о стены песок, щебень, и тут пришел рассвет — самый обычный рассвет с петухами, птичьим щебетом и лаем собак в соседних угодьях. Все такое знакомое… и презираемое.

Собран Жодо в белой сорочке и черной жилетке, в черных брюках, с золотой запонкой в белом воротничке и с золотым распятием поднимался на холм. Он шел встречать падшего ангела — тот едва успел вымолвить имя хозяина, как винодел поднял руку, и Зас замолчал. Во второй руке, прижатой к бедру, Собран сжимал освещенные четки и пять образков из святых мест, которые он посетил.