Лорен Оливер - Аннабель

Фотография была та же, как и на карте с идентификационным кодом, который я, до сих пор, хранила на дне моего ящика с нижним бельем, скрывая в носках. Под фотографией расположились основные факты из его жизни: место рождения, школа, различные оценки, история его работы, детали о его семье, оценка психологической и социальной стабильности.

Я почувствовала внезапный всплеск, будто бы мои внутренности были выключены, пылились и валялись без дела на протяжении шести месяцев. И вдруг они вернулись все вместе: моё сердце билось в горле, грудь сдавило, лёгкие сжало.

— Этого, — ответила я, стараясь держать голос ровным. Я указала пальцем, попав в лоб прямо по меж его глаз. Фотография была чёрно-белой, но я отлично помнила их: слегка коричневые, цвета фундука.

Моя мать наклонилась. чтобы посмотреть на меня.

— Он староват, не так ли?

— Он только что перебрался в Портленд, — сказала я. — Он был на службе у инженерного корпуса. Работал на стенах. Понятно? Он так говорит, — мать слегка улыбнулась.

— Ну, это твой выбор, конечно.

Она протянула руку и неловко похлопала меня по колену. Даже до её исцеления она никогда не была нежной; никто не дотрагивался друг к другу в моей семье, за исключением отца, трясущего мать, когда он был пьян, — Я горжусь тобой.

Кэрол наклонилась вперед на переднем сидении, — Он не выглядит как инженер, — было все, что она сказала.

Я повернулась к окну. По пути домой я повторяла его имя, будто ритм: Конрад, Конрад, Конрад. Моя тайная мелодия. Мой муж. Я почувствовала облегчение в груди. Его имя согревало. Оно распространялось в моей голове, по всему моему телу пока я не почувствовала этот звук кончиками пальцами и всем, вплоть до пальцев на ногах. Конрад.

С этого момента я, без сомнений, знала, что исцеление не сработало вообще.

Свет погас и в отделении появились ночные звуки: шумы, стоны и крики.

Я помню и другие — звуки снаружи: кваканье лягушек, хриплое и скорбное; аккомпанировавшие сверчки. Лина, еще маленькая девочка и её ладошки, аккуратно сложенные чашечкой, держали светлячков, она кричала и смеялась.

Узнаю ли я мир снаружи? Узнаю ли Лину, если увижу её? Томас сказал, что подаст сигнал.

Но, как минимум, час проходит без изменений — ни знака, ни слова. Мой рот сух, словно пыль. Я не готова. Не сейчас.

Не этой ночью. Мое сердце бьется дико и неустойчиво. Я трясусь и потею. Я едва могу стоять.

Как я побегу? Разряд проходит сквозь меня, когда система безопасности срабатывает без предупреждения: пронзительный, продолжающийся вой с нижних этажей, заглушенный слоями камней и цемента. Хлопают двери, раздаются голоса.

Томас должно быть заставил сработать сигнализацию в нижнем отделении. Охрана бросится туда, подозревая попытку побега или убийство.

Это мой знак. Я встаю толкаю койку в сторону так, чтобы дыра в стене стала открыта: плотно сжатая, но достаточно большая чтобы подойти мне. Моя импровизированная верёвка свёрнута на полу и готова. Я продеваю один конец через металлическое кольцо на двери и затягиваю так туго, как могу. Я больше не думаю.

Я даже не боюсь. Я кидаю свободный край верёвки сквозь дыру и слышу как она щелкает на ветру. Впервые со времен моей свободы я благодарю Господа за то, что в Крипте нету стекол, хотя бы с этой стороны.

Пролезаю сквозь дыру сначала головой, извиваясь когда мои плечи встречаются с сопротивлением. Легкие, влажные камушки падают на мою шею. Мой нос наполнен запахом испорченных вещей. Пока, пока. Сигнализация по-прежнему воет, будто бы отвечает.

Затем плечи проходят сквозь и я на волоске от головокружительного падения: как минимум сорок пять футов разделяет меня и черную,замерзшую и со снегом, неподвижную, отражающую луну, поверхность. И веревка, словно закрученная струя белой воды, вертикально спускается к свободе.

Я хватаюсь за веревку. Тянусь по ней, рука за рукой, скользя телом, ногами через зазубренную дыру в скале. А затем я падаю. Мои ноги соскальзывают со скалы и я качаюсь, совершая дикий полукруг, избивая воздух, вопя.

Я с толчком останавливаюсь, правой стороной к верху, веревка обвивает мое запястье. Желудок в горле. Сигнализация до сих пор работает: пронзительно, истерично. Воздух, воздух, ничего кроме воздуха. Я застываю, неспособная двигаться ни вверх, ни вниз.

Я вдруг вспомнила весеннюю уборку в прошлом году. Я обнаружила гигантскую паутину в комнате, за стоящим зеркалом.

Дюжины насекомых были связаны, неподвижны в белой нити, и одно только что было поймано. Оно все еще боролось, хоть и слабо, чтобы выбраться. Сигнал тревоги отключился и тишина стала такой громкой словно пощечина. Я должна двигаться.

Я могу слышать рев реки и шуршание листьев на ветру. Медленно двигаюсь вниз, обертывая ноги вокруг веревки, качаясь, ощущая тошноту.

Напряжение в моем мочевом пузыре и в моих ладонях горит. Я слишком напугана, чтобы замерзнуть. Пожалуйста, удержи веревку. В тридцати футах от реки я теряю хватку и пролетаю пару футов до того, как снова ловлю веревку.

Усилие, которое я приложила чтобы остановится, заставляет меня закричать и я кусаю свой язык. Веревка болтается на ветру. Я все еще невредима. И веревка держит меня. Дюйм за дюймом. Кажется, спуск займет вечность.

Рука за рукой. Я даже не замечаю кровоточащие ладони, пока не вижу красные мазки на простыни. Но я не чувствую боли. Сейчас я выше боли, я ошеломлена страхом и усталостью. Я даже слабее чем боялась. Дюйм за дюймом.

А потом, в один миг, я на конце веревки. В семи футах ниже меня замерзший отстойник с почерневшей поверхностью, гнилыми бревнами, черными скалами и льдом.

У меня нету другого выбора, кроме как упасть туда и молится об удачном падении, избегая воды и попасть в сугробы, белые как подушки, насыпанные на откосе.

Я отпустила руки.

Я исполняла свою часть сделки. Я не причиняла семье неудобств. В течение нескольких месяцев до церемонии бракосочетания, я соглашалась со всем, что мне говорили.

Но всё время любовь росла во мне, словно изумительный секрет.

Это было именно так, когда я была беременна Рейчел, потом Линой. Даже до того, как врачи сообщили, я всегда могла это сказать. Потом начались естественный изменения: грудь стала набухшей и нежной, обострилось обоняние, появилась тяжесть в сустава. Но то было сильнее этого. Я всегда чувствовала, что-то инородное растёт во мне. Растёт что-то красивое, что-то, что принадлежит мне. Моё личное созвездие: звезда, которая растёт у меня в животе.

Если Конрад вспомнил тощую, испуганную девушку, которую он обнимал лишь миг на холодной Бостонской улице, он не дал мне никаких знаков, когда мы встретились.С самого начала он был вежливым, добрым, уважительным. Он слушал меня, спрашивал, что я люблю, а что нет. Однажды он сказал, что ему нравится инженерия, потому что он увлекается механической работой: структурами, машинами и т.д. Я знаю, он всегда желал чтобы людей было легче разгадать.