Елена Хотулева - Сумерки памяти

— А на самом деле? Неужели на самом деле ты живешь в другом доме, ездишь на иной машине, куришь, а может быть и нет, иные сигареты?

— Когда-нибудь тебе, возможно, предстоит это узнать, а сейчас давай поговорим о твоих воспоминаниях. Потому что, не смотря на то, что ты хочешь пребывать в бездеятельности, судьба требует от нас решительных шагов, одним из которых являются именно эти видения былых столетий.

Я откинулась на спинку кресла и посмотрела в небо. Высоко над моей головой в густой лазурной синеве летали птицы, серебристый самолет оставлял за собой белый след. «Когда мы будем вместе, то обязательно полетим куда-нибудь далеко-далеко, — подумала я, — например, туда, где сливаются воедино волны двух океанов, и едва различимая граница их вод простирается до самого горизонта».

— О чем ты думаешь?

— О мысе Доброй Надежды, — сказала я и улыбнулась. — Там плещутся пенные волны моих грез.

— Расскажи мне о том, что ты вспомнила. Я хочу знать о тебе как можно больше.

Я закинула руки за голову и грустно улыбнулась:

— Мне виделись мои жизни во многих местах. Я вспомнила себя в России на рубеже XVIII и XIX веков — недолгая и грустная история о юной барышне, которая умерла раньше, чем познала жизнь и любовь. Я видела себя в незнакомом европейском городе во времена последних крестовых походов — длинная жизнь, самыми значительными впечатлениями которой, были брак по любви, а затем еще одна сильная, но горькая страсть. Еще была совсем коротенькая жизнь — не более двенадцати лет — в которой моим отцом был король небольшого разоряющегося государства. Затем я видела себя в Европе после великой эпидемии чумы — оставшиеся в живых голодные люди пытались там выживать, разыскивая на невозделанных полях колосья прошлогодних урожаев. Там было много смерти и много горя, но в этих руинах человеческих судеб мне посчастливилось встретить любовь — короткая история с красивым финалом. Я могла бы рассказать тебе все эти жизни-полулегенды, но я знаю, что ты хочешь слушать только о тех днях, которые мы проживали вдвоем.

— Да, это правда. Ты должна была вспомнить все свои встречи и расставанья, множество только твоих печалей и радостей, но… Я понимаю, что рискую показаться тебе эгоистом… Но мне хочется знать то, что принадлежит только нам двоим. Этого никто не сможет у меня отнять, потому что такие воспоминания — это история наших душ, много раз соединенных в веках.

— Тогда я расскажу тебе еще две истории, одна из которых произошла в Европе, а вторая на Руси. Какую из них ты предпочтешь?

— Ту, где ты любила меня сильнее.

— Тогда отправимся в те времена, когда во всех дворах европейских королевств и герцогств была очень популярна мода бургундского двора.

Мои воспоминания начинаются с того, что я — юная дочка довольно состоятельных родителей — слушаю мессу в огромном мрачном соборе. Рядом со мной на скамье сидят две мои сестры, брат и родители. Глядя отсюда, я вижу, что все мы, за исключением отца, очень набожны и внимательно вслушиваемся в слова священника, который читает проповедь о смертных грехах. Отца же волнуют более приземленные мысли. Мне трудно это понять, но суть его переживаний сводится к тому, что он очень не хочет отдавать в герцогскую казну какую-то крупную сумму денег, которую он мечтает потратить на моего брата. Возможно, он думает приобрести для него титул или, может быть, большое землевладение. Не знаю, вижу только, что ради этих денег он готов пожертвовать чем угодно.

Месса окончена, и все присутствующие медленно покидают молитвенный зал. Каким-то образом мы проходим в нескольких шагах от придворных, которые бурно обсуждая дворцовые сплетни, тесным кольцом окружают молодого герцога — правителя нашего небольшого средневекового государства. Он очень красивый, и впервые замечая это, я пораженная останавливаюсь всего в нескольких шагах от него. Скользнув по мне безразличным взглядом, он что-то говорит сопровождающим его людям, а я следую за родителями и выхожу из собора.

— Ты, наверное, уже догадался, что этим молодым герцогом был ни кто иной, как ты, — сказала я, прервав ненадолго свой рассказ. — Удивительно, но я снова увидела тебя красивым и богатым. Знаешь, у меня создается такое впечатление, что судьба была к тебе уж очень много раз слишком щедра.

— Нет, — ухмыльнулся он, щелкнув зажигалкой, — просто ты, на твое счастье, не можешь видеть тех жизней, которые мне пришлось прожить в то время, когда нам не суждено было встретиться.

— А что, там было нечто страшное?

— Ну, скажем, что немного менее приятное, чем быть красивым и богатым…

Я вижу, что после церкви мы всей семьей возвращаемся домой. У нас приподнятое настроение, и только отца гнетут невысказанные мысли.

Ближе к вечеру он собирается ехать в герцогский замок. Никто в семье не догадывается о его тайных планах, и потому он не объясняет нам, куда именно он направляется в столь позднее время. Однако, глядя через века, я легко следую за ним в замок и присутствую при разговоре, о содержании которого много столетий назад я даже не догадывалась.

— … так как долго нам еще ждать этих денег? — недовольно спрашиваешь ты у моего отца, который глядя в пол, некоторое время молчит, а потом жалобным тоном просит:

— Вы можете меня казнить, пытать, но такая сумма для меня, это просто немыслимо. Моя семья не в состоянии покрыть этот долг. Это равносильно полному разорению.

Ты смотришь на него и понимаешь, что все эти слова на самом деле только плохо скрытая ложь, и что в глубине души он надеется оставить у себя утаенные деньги и всех перехитрить. Однако не желая потакать этим противозаконным идеям, ты решаешь просто-напросто его припугнуть, пригрозив использовать силу своей власти против его семьи.

— У вас ведь, кажется, есть красивая дочь? — спрашиваешь ты, с намеренно презрительной улыбкой.

— Да, — удивленно отвечает мой отец, но сразу поняв, о чем сейчас пойдет речь, добавляет: — Она действительно молода и прекрасна, но я не совсем понимаю…

— Можете привести ее ко мне, — говоришь ты, будучи абсолютно уверенным, что после твоей угрозы мой отец все-таки отдаст тебе деньги.

Однако отец слишком жаждет устроить дела своего сына и поэтому судьба его младшей дочери — которая все равно не будет продолжать его род, а однажды просто выйдет замуж и покинет отцовский дом, — волнует его сейчас менее всего. Одев на себя маску скорби и жертвенности, он кланяется тебе и, пятясь к выходу, говорит:

— Я приведу ее, все будет так, как вы пожелаете.

Он оставляет тебя пребывать в некотором недоумении, а сам спешит домой, где преподносит нам эту историю под несколько иным углом зрения.

— Наша семья, — говорит он, собрав всех нас на большом совете, — стала жертвой герцогской несправедливости. У нас есть выбор — или мы обречем себя на побег из этого города и будем как последние бродяги ходить по пыльным дорогам в поисках корки хлеба, или… Ах, я не в силах этого произнести…