Стэйси Кейд - Правила

Что-то между криком отчаяния и горьким смехом зародилось в моей груди. По правде сказать, "практика" была скорее фикцией. В течение многих лет, регулярно после школы, я проводила по несколько часов в попытках переместить красный пенистый шарик в синюю чашку, не касаясь его при этом. Это было бессмысленно. Я смотрела на этот объект так долго, что чувствовала, как образ этого шарика выжигается на роговице моих глаз, въедается в подкорку мозга. И единственный раз, когда глупый шар сдвинулся с места, случился из-за того, что я случайно задела стол своим коленом.

Как я должна была вернуть себе контроль над силой, если даже не могу получить регулярный доступ к ней? Попытки были оставлены около полугода назад.

— Практика не поможет, — я потёрла ноющую область под грудью. — Это бесполезно.

— Но мы должны делать хоть что-нибудь, — тут же возразил отец. — Мы теряем время.

Резко брошенные слова заставили меня замереть и насторожиться.

— Один из моих источников в «GTX» сообщает, что они вплотную занялись твоими поисками. Недавно была чистка в администрации. Теперь на главных постах новые люди, и заседания комитета по DOD-расходам с каждым днем становится все напряжение. Кто-нибудь

догадается проверить, куда направлялись средства, выделенные на исследования, и «GTX» захочет показать свой проект, — озвучил свои подозрения отец.

«Проект»? То есть меня…

Я вздрогнула. Теперь все стало предельно ясно. Сложившаяся ситуация объясняла телефонный звонок вчера утром и то, почему отец в последние дни так пристально следил за слухами о комитете.

— Насколько они близко? — охрипшим от страха голосом спросила я.

Отец прикрыл глаза и медленно, словно на плохо смазанных шарнирах, покачал головой.

— Я не знаю.

Мужчина выглядел уставшим, мешки под глазами старили его. Как будто прошло двадцать лет, а не десять, с той ночи в «GTX», когда он стал первый, признавшим моё существование. Отец был единственным человек, который относился ко мне, как к равной. Первые шесть лет моей жизни, плюс-минус пару лет, я просуществовала как «Один-ноль-семь». И только сбежав с Марком Такером, я узнала, что «Один-ноль-семь» никогда и не было моим именем.

Сто семь. Как же это жалко. Я откликалась на рядовой номер, комбинацию из цифр, которую Джейкобс и другие присвоили мне.

Нет, первые несколько лет в лаборатории не были плохими. Бесспорно, они показались бы ужасными любому нормальному человеку, имеющему за спиной беззаботное детство, но по сути все познается в сравнении, ведь так? Только прожив за пределами лаборатории десять лет, я поняла, чего меня лишали в детские годы. В то время лаборатория была моим домом, и хотя я иногда ненавидела её (постоянные тестирования, снимки или сдача крови, которые даже такой не совсем обычный ребенок, как я боялся и не любил; и не стоит забывать об электродах, которые вставляют в заднюю часть головы), я не знала иной жизни. Никогда не встречала других детей и даже не задумывалась, подвергаются ли они подобным опытам. Я, конечно, знала, что они существуют, видела их на своих культурологических занятиях, но я также видела и говорящую собаку (Скуби-Ду) и человека, который ехал на работу на бронтозавре (Фрэд Флинстоун) , и бесчисленное количество женщин, которые просыпались от долгого пребывания в больнице, чтобы обнаружить, что они стали абсолютно другими (мыльные оперы).

Хочу сказать, что мои взгляды о "настоящем" мире были немного путанными. Я могла найти Землю в Солнечной системе, могла идентифицировать различные страны на планете, а также определить наше местоположение в Уингейте. Я могла бы даже рассказать вам обо всех этих вещах, на любом из пяти языков по выбору: английский, китайский, немецкий, испанский или арабский.

Но по сути все это было ничем. Я жила в четырех стенах. Мир Красной Шапочки, описанной в книге, был для меня таким же реальным, как и любой участок на карте Земли. Знания без контекста — вот моя проблема.

Именно это привело к одержимости свободой. Она была таинственной, интересной, страшной, намного больше, чем я могла себе представить. Логическая часть моего мозга знала, что это были штаты и города, и страны, и океаны. Но другая часть меня была очарована и испуганна. Когда волк съел бабушку, а она выжила, это привело к мысли, что мир — дикое и неконтролируемое место, где возможно все. И я захотела испытать его. Я захотела почувствовать траву под ногами, захотела убедиться, что она способна вырасти выше человеческого роста, (мне довелось увидеть лишь часть сериала «Дорогая, я уменьшил детей», поэтому я не до конца поняла всю историю).

Я хотела посмотреть, куда доктор Джейкобс и все остальные санитары лаборатории (за исключением одного или двух из ночной смены) уходят, пока я сплю. Все чаще меня посещала

мысль, что все эти люди участвуют в чем-то интересном, быть может забавным, но самое главное, без меня. Это было обидно.

Я хотела увидеть солнце, почувствовать тепло его лучей на своей коже, (вы не представляете, насколько часто люди думают и говорят о погоде: какой она будет завтра, какая она сейчас).

Доктор Джейкобс, которого я считала на тот момент своим союзником, своим другом, (он был не из тех, кто колол меня иглами или забирал десерт, когда я кусала кого-то) продолжал обещать мне, что в один прекрасный день я выйду на свободу. Он часто говорил, что я особенная, и только у них мне будет безопасно. Ребенок, совсем не знающий жизни, не вкусивший лжи и обмана не мог во все это не верить.

Глупо, знаю. Но тогда я считала, что и он верит в мою свободу. По крайней мере, я никогда не видела в его мыслях и намека на злой умысел.

В отличие от сознания Лео.

Как правило, санитары лаборатории не носили бейджиков или вышитые имена на белых халатах, в отличие от доктора Джейкобса. Но когда вы можете время от времени слышать чужие мысли, как я, то для вас не составит большего труда подобрать имена и установить с ними связь.

Лео был спокойным и молчаливым. Парень специализировался на изучение костного мозга. Захват образцов вашего костного вещества чрезвычайно болезненная процедура поэтому, каждый раз при виде Лео, я знала точно, что меня ожидает. Все мои попытки остановить этого человека оборачивались ничем. И действительно, что мог сделать среднестатистический, в физическом плане, человеческий ребенок трех-четырех лет против взрослого мужчины?

Одно из самых ярких воспоминаний, один из трех моментов, которые разделили мое существование на «до» и «после». Я до сих пор помню, как Лео склоняется надо мной. Из его рта капает кровь, кажется, губу я ему разбила острым краем книги. «Алиса в Зазеркалье», злая ирония, не находите? Вот только мое зазеркалье в то время было далеко от Страны Чудес, как, впрочем, и от реального мира.