Ута Гэллоп - Сердце льва

Двадцатитрехлетний студент последнего курса, философ и теолог Лео Харт влюбился. Однажды он вынужден был со стыдом признать это перед самим собой и, не находя других слов, он возмущенно хлопнул себя по колену и сказал: «Влюбился, как последняя свинья!» — что для него было еще хуже, чем напиться до такой же степени.

Будущий богослов, решив перед окончанием университета укрепить свой не слишком сильный организм, снял на лето маленькую комнатушку в старом доме на окраине Майами. В тот вечер, память о котором мучила его все последующие годы, он вышел из дому и направился к своему университетскому приятелю, жившему через два квартала. Он шел не торопясь, решив насладиться медленной ходьбой и блаженной пустотой в голове, пока не опустилась тьма. На ум ему вдруг пришли две назойливые строки из нелюбимой им «Баллады» Оскара Уайльда: «Ведь все убивают любимых своих, но не все умирают потом». Эти занудно жужжавшие слова были неприятны ему, он попытался отогнать их, но ничего не вышло — с липкой настойчивостью они возвращались назад. Поэтому, чтобы заглушить их, он принялся насвистывать какой-то джазовый мотивчик. «Эй, парень!» — окликнул его женский голос из-за спины. Он остановился и посмотрел назад.

К нему подошла рослая стройная мулатка. «Красивая, — подумал Лео, а вслух сказал: — В чем дело?» Она склонила голову набок и молча окинула его взглядом с головы до ног. От этого откровенно оценивающего взгляда у него захватило дух.

«В чем дело?» — не сразу повторил он.

«А ты не очень вежлив, парень, — тягучим и слегка презрительным голосом произнесла она. — Не бойся, я не собираюсь предлагать тебе ни себя, ни наркотики. И так видно, что ты маменькин сынок».

Это замечание задело Лео своей несправедливостью.

«Ну, так в чем же дело, наконец?» — нетерпеливо произнес он.

«Да так, ерунда. Ты сейчас насвистывал один мой любимый мотивчик, блюз «Твои сладкие губы», правда? Я давно его не слышала. Я подумала, что это хороший знак».

«Какой еще знак?»

«Ну просто я подумала, может ты захочешь пойти со мной на одну вечеринку. Не бойся, там будет только джаз».

«С какой это стати я должен бояться? Я просто не…»

Он хотел отказаться, но вдруг — то ли ветерок какой-то особенный повеял, то ли снисходительный тон мулатки задел его — но он решил развлечься в кои-то веки.

«Я просто не понял тебя сразу, — сказал он. — Пойдем, почему бы и нет. Меня зовут Лео Харт».

«А я — Дайана Мун, — ответила мулатка и взяла его под руку. — Тебя не смущает моя кожа?»

«Нет, я не страдаю расовыми предрассудками».

«Ну вот и отлично. А я сегодня одна», — сказала она полушепотом, будто это могло его заинтересовать.

Лео пожал плечами. «Мун — твое настоящее имя?» — спросил он, чтобы поддержать разговор.

«Конечно, настоящее. А что?»

«Так, ничего. Просто красиво — Лунная Диана. Охотница при луне».

Она повернула голову и, приоткрыв рот, испытующе-томно посмотрела на него.

«У тебя тоже ничего себе имечко. Сердце Льва, — хрипло прошептала она и вдруг залилась хохотом. — Подумать только, у этого паиньки — сердце льва!»

Она зарычала, оскалив свои крупные белые зубы, и легонько укусила Лео Харта в плечо. От неожиданности он оттолкнул ее и сам смутился из-за этого.

«Брось свои дурацкие ужимки, иначе я с тобой никуда на пойду», — сказал он, глядя куда-то в сторону.

«Ну ладно-ладно, — примиряюще ответила она. — Успокойся. Я тебя не съем».

«Надеюсь», — усмехнувшись, сказал он.

Идти им пришлось недолго. Увитый глициниями павильон, в котором черная молодежь собиралась на свои джазовые вечеринки, находился совсем рядом с квартирой Лео Харта, за домом на перекрестке. Раньше он ничего не знал об этом месте, хотя по вечерам отсюда доносилась музыка.

Уже совсем стемнело. На маленькой площадке было сумрачно и душно. Все освещение состояло из пяти больших стеариновых свечей. В центре, посреди разместившейся на полу однородной массы тел, извивался в такт своей блюзовой импровизации саксофонист.

«Куда сядем?» — спросил, оглядев площадку, Лео.

«А вон туда», — Дайана неопределенно махнула рукой в темный угол.

Они осторожно пробрались между слушателями, автоматически поднимавшими головы, в дальний угол, где оказалось два круглых столика. Мулатка подвела Лео ко второму. Лео удивился, увидев белую светловолосую девушку, в одиночестве сидевшую за столом.

«Куда ты запропастилась, Дай?» — не поздоровавшись и едва скользнув по нему взглядом, тоном хозяйки спросила она Дайану.

«Да вот, случайно встретила старого приятеля, сто лет не виделись, — не моргнув глазом, соврала Дайана. — Познакомься. Это Лео Харт».

«Мери Эпл, — ответила девушка. — Садись, что ты стоишь».

Лео сел справа от девушки и приготовился слушать музыку. Недолгое молчание прервала мулатка.

«Дрянь, а не игра, — фыркнув, сказала она. — Нет в ней настоящей крови».

Лео хотел возразить, что свинг у парня совсем неплох, но Дайана опередила его.

«Мери — моя любимая и единственная подруга», — сказала она, обняв девушку за плечи и устремив на нее нежный взгляд. Мери улыбнулась и ответила ей таким же долгим взглядом.

Лео Харту стало неуютно. Он поежился и опасливо скосился на чернокожих парней, сидевших за соседним столиком. «Подруги? — пробормотал он. — Я так и понял».

«Нет, все-таки я в тебе не ошиблась, — засмеялась Дайана. — Все-таки ты маменькин сынок! Мы просто подруги, понимаешь, — просто! Знаешь, как все ее здесь зовут? Дева Мария. К ней никто не смеет прикасаться, даже я».

Выпалив все это, она отвела своим смуглым пальцем волосы девушки в сторону и поцеловала ее в шею. Мери приняла это как привычную ласку.

Лео Харт не сразу пришел в себя после наскока мулатки. Он долго молчал.

«Почему?» — наконец, спросил он.

«Что — почему?» — не поняла Дайана.

«Почему Дева Мария?»

«Ну это очень просто, — сказала Дайана. — Ты кто по гороскопу?»

«Козерог».

«Ну вот. Ты — Козерог. Я — Скорпион. А она — Дева. И Мария, потому что Мери. Хотя, вообще-то дело не только-в этом…»

«Ну, хватит вам болтать, — вмешалась в разговор Мери, — дайте послушать». — И закрыла глаза.

Она была его первой женщиной. Сколько раз ни повторяй эту избитую фразу — на губах все равно остается привкус горечи и тоски. Потому что все это было, было — и уже больше ничего нельзя изменить…

До нее Лео Харт не позволял себе этого. Его родители были очень религиозны, а он был старшим ребенком в большой и дружной семье, сплоченной строгими принципами. С самого раннего детства он привык разделять заботы родителей, и его желания никогда не расходились с их требованиями. Поэтому, от природы осторожный и предусмотрительный, вступив в тот возраст, когда юноши начинают безудержно предаваться соблазнам жизни, он сделал для себя — как тогда ему казалось — окончательный выбор. Он сказал себе: «Я хочу жить. И я хочу любить. Я хочу любить, потому что жизнь без любви невозможна. Я не знаю, что такое любовь к женщине. Но я знаю, что такое любовь к Богу. Нельзя разделить единую душу на две части, на две любви. Нельзя обманывать себя тем, что на все хватит сил. Нельзя одновременно любить женщину и Бога. Это обман… Я не хочу, чтобы моя жизнь была обманом».