Явь Мари - Апогей

Она говорила об этом таким деловым, сухим тоном, как будто речь шла не о живом человеке, а о прогнозе погоды на завтра. Все ее «организм», «все же», «человек» были такими официозными, что я почувствовала себя обиженной и заплакала еще сильнее.

— Я распоряжусь насчет завтрака и сообщу обо всем доктору Мелчиоре.

— Не… не надо…

— Никаких таблеток или уколов, госпожа. Я просто попрошу его доложить о вашем состоянии молодому господину. Я знала, что спешить со сбором крови не стоит, вы еще не готовы…

И почему мне ее слова казались оскорбительными? Глупо, но выглядело это так, словно она намекала на мою абсолютную бесполезность. Даже там, где мои таланты или способности не играют никакой роли, где важна генетическая наследственность, я проявила себя с неприглядной стороны.

Отвернувшись к стене, чувствуя себя размазней и тряпкой, я предалась горю всецело. Хотя, что сказать, есть такой тип людей, которым нравится страдать и жалеть себя. Не хотелось мне причислять себя к этой братии, но, похоже, все так оно и было.

Короче говоря, экскурсию пришлось перенести на завтра… или на любой другой день, когда я подберу сопли. Не сегодня, это точно. Не теперь, когда от сдерживаемых рыданий у меня болела голова, мутило, а лицо опухло и стало отвратительно красным. Но, святые небеса, я хотела назад, и плевать, что дом был просто запущенной дырой по сравнению с блистательной красотой Вербании и шиком всех этих царских палат.

Дверь открылась, дверь закрылась. Послышался звук качения, потянуло аппетитным запахом еды и… какао.

— Ваш завтрак, госпожа. — Я не пошевелилась, и Франси использовала удар ниже пояса: — Вы подписали тот контракт, не так ли? Вы уже забыли?

Контракт, чтоб меня, как будто для Них существует такое понятие как «закон». Не думаю, что эти бумажки обладают реальной силой, они были просто особым видом транквилизатора. В конце концов, кровь мне нельзя портить. Заверение в моей полной безопасности и взаимовыгоде в письменном виде — это ли не лучшее решение в данном случае?

Именно это обиженно бормотала я, уплетая лечо.

— Члены клана Вимур никогда не нарушают своих клятв. — Ее голос звучал жестко.

Я поежилась, кидая взгляд за окно. За границей стен малого особняка по-прежнему было пасмурно.

— То есть, ты хочешь сказать, что я действительно здесь в полной безопасности и мне ничего не угрожает? И что я вернусь домой в целости и сохранности, в состоянии начать новую жизнь?

— Именно так.

— Я знаю, что я не первая, кого твой господин удостаивает чести быть его едой. Но у меня вот какой вопрос… они все подписывали этот контракт?

— Да.

— И у всех были одинаковые обязанности и запреты?

Она вновь ответила утвердительно, и я триумфально заявила.

— Получается, твой господин все же где-то просчитался, раз одна из его вещиц приказала долго жить! Эмили, насколько я знаю. Это ли не нарушение своих клятв?

То, как отреагировала на мои пафосные речи Франси, заставило меня пожалеть о сказанном. Девушка изменилась в лице, как-то побледнела и сникла. Сила, наблюдавшаяся в ее взгляде и движениях, исчезла, теперь хранитель выглядела беззащитной и уязвимой. Я поняла, что перешла черту.

— Слушай, я не…

— Если вы закончили, я заберу посуду. — Пробормотала она хрипло, быстро пересекая комнату и оказываясь за дверью.

Раньше это было заботой прислуги.

Я посмотрела на кружку, которую держала в своих руках. От какао все еще шел ароматный пар. А у меня снова потекли слезы.

Я не думала, что Франси задел мой цинизм, с которым я отзывалась о покойной. Скорее всего, она знала эту девушку, и мои слова были проявлением свинства по отношению к ее потере. Преисподняя и иже с ней, кажется, я действительно совершенно никчемна.

Сладкое какао помогло успокоиться, и я вновь легла на кровать, отворачиваясь к стене. Теперь надо было думать над тем, какими словами объяснить Франси свою ущербность и непреднамеренность обиды, которую я ей нанесла.

И вот что меня еще интересовало: какой она была… эта Эмили, если при упоминании о ее смерти у таких сильных личностей (брат Лукас, Франси) появлялась это выражение лица. Она была дорога им? Какую роль она играла здесь и в их жизнях? И хотя мои мысли походили на проявление зависти, на деле это было всего лишь любопытством. И да, надеюсь, я на нее совершенно не похожа. А то кто знает, чем руководствовался мой знакомый монах, выбирая именно меня в коллекцию своих изысканных «вин». Хотя, вряд ли именно внешностью. Все-таки не зря же все в моем родном городке считали, что я учусь в приходской школе именно потому, что не подхожу на роль хорошей жены. Но, спасибо папе, он решил и эту проблему…

Зрение затуманилось, в носу защипало, и слезы потекли на подушку. Снова. И судя по боли в сердце, я еще долго буду разыгрывать из себя героиню драмы.

Когда раздался щелчок повернувшейся дверной ручки, я замерла и забыла, о чем думала секунду назад. Дверь мягко затворилась, и мне пришлось собраться с силами.

— Я сморозила глупость, Франси. — Пробормотала я виновато, утирая слезы. — Ты права, я еще не привыкла, и потому несу всякую чушь.

Она промолчала, и я решилась посмотреть ей в глаза и доказать тем самым искренность своего раскаянья. Однако когда я повернулась, то обнаружила на стуле брата Лукаса собственной помпезной персоной. И никакой Франси поблизости.

И это положение вещей… я в кровати, жалкая и заплаканная жертва, он рядом на стуле в обличии Асмодея. Такой расклад порядком меня смущал, потому я поспешила привстать, придвинуться к изголовью и натянуть одеяло до подбородка. Кажется, мои потуги молодого господина веселили.

— Что это ты делаешь? — Поинтересовался наконец хозяин, продолжая улыбаться. — Плачешь?

Он произнес это слово так, будто оно вообще не имело места в его лексиконе. Словно это было чужеродным понятием из словаря слабаков. Людей, то бишь.

— Ну да, это у нас типа развлечение такое. И договором это вроде не запрещено. Вот я и подумала, почему бы и нет. — Голос мой звучал в полной мере панихидно, однако я постаралась добавить каплю наглости: — Какие-то проблемы?

— Я люблю, когда в крови высокий уровень эндорфинов. Так что да, у нас есть проблемы.

Чем бы ни были эти эндорфины, он определенно говорил о нарушении моего душевного равновесия. И, дьявол, все эти его намеки на мою кровь и его вкусы вызывало лишь тошноту.

Да, кто бы мог подумать, что однажды я повстречаю Их на своем пути. И в тот момент, когда я вновь осмелилась взглянуть на него, я с удивлением вспомнила недалекое прошлое. Мы приняли его за простого монаха. Боже, либо во всем виновата наша собственная глупость и слепота, либо дело в его играх с нашим сознанием. Ведь надо быть конченым идиотом, чтобы принять его за нищего пилигрима из бенедиктинского монастыря в Мельке.