Ксюша Ангел - Пророчица (СИ)

Его можно понять, я — пророчица, и у меня вполне могли быть вещие сны. Впрочем, в сегодняшнем я ничего вещего не видела. Непонятно, почему мне приснился именно Максим, но Влад был завсегдатаем моих ночных видений. Я уже успела смириться, списав это вначале на болезненную привязанность, а затем на проклятие.

Так что сон, как сон. Разве что очаг племени мог оказаться каким‑то символом. Владу я рассказала — мало ли. Он нахмурился, несколько минут о чем‑то думал, а затем кивнул.

— Вряд ли это что‑то значит, но молодец, что сообщила. Твои видения всегда важны.

— Пока. — Я потянулась к ручке дверцы. Нужно выйти на свежий воздух, отделить собственные ощущения от навязанных. Научиться их различать, наконец.

— Поля!

У него на удивление теплые руки. Всегда.

Ну, зачем ты это делаешь? Невыносимо, горячо — в груди, в голове…

— Нет никакого проклятия, — сказал Влад очень серьезно. — У той женщины и сил‑то не было.

— Мне пора, — прошептала я, осторожно высвобождая ладонь. Захотелось просто обнять его, прижаться и несколько секунд ни о чем не думать. Но я, конечно же, этого не сделала.

— Хорошего дня. — Он улыбнулся, поправил мои волосы. Совсем как раньше.

— И тебе.

Весь день я маялась непонятной тоской, и под вечер совсем вымоталась. Выстояв большую очередь на кассе в супермаркете, обессилела, уснула в автобусе и чуть не проворонила остановку. Дорога к дому уже не была настолько манящей, как летом — порывистый ветер усилился, норовя забраться под одежду, и я с трудом переставляла окоченевшие ноги, мечтая быстрее оказаться в тепле. В дом я вошла голодная и злая с твердым намерением уснуть сразу же после ужина.

Нормально поесть мне не дали. Посреди кухни на одном из высоких барных стульев сидел Глеб. В руке у него дымилась сигарета, пепел с которой нещадно падал на паркет. Рядом, на столе пристроились наполовину опустошенная бутылка бренди и тарелка с недоеденным бутербродом.

— Привет, пророчица, — хмуро сказал Глеб. — Проходи, не стесняйся.

— Полина, — бросила я в ответ, выкладывая продукты и загружая их в холодильник. — Меня зовут Полина.

Готовить не хотелось, поэтому я просто взяла булку и включила чайник. Желудок тут же призывно заурчал, требуя свое. Глеб наблюдал пристально, насколько мог позволить несфокусированный взгляд.

— Чай будешь? — стараясь казаться непринужденной, спросила я. На самом деле, пристальное внимание раздражало, и я чувствовала себя на сцене в свете софитов, полностью забывшая текст собственной песни.

Он покачал головой и показал на бутылку.

— Спасибо, у меня есть.

Я присела напротив. Хотелось поужинать, но еще больше — вразумить Глеба. Хотя что я могла сказать? Претендовать на статус друга я не имела права, да и не заладилось у нас общение в последнее время. Но тревога за него не уходила.

Под ярко — синими глазами тенью отпечаталось недосыпание. Серый цвет лица говорил о злоупотреблении алкоголем, блуждающая полуулыбка — о том, что сейчас доказать ему вряд ли что‑то удастся. Может, подождать, пока проспится, тогда уже говорить? Ага, если бы он еще дома ночевал!

— Ты бы не пил, Глеб, — сказала я как можно мягче. — Изводишь себя только…

Жалость шевельнулась где‑то на задворках сознания, но я подавила ее. Кто я такая, чтоб его жалеть? Сама‑то вон не могу противостоять искушению, а он сильный, просто оступился. Знаю, что сильный, просто чувствую. Только не подпускает к себе никого. Надулся, как индюк, и ходит со своей обидой, как с писаной торбой. У всех нас обиды, и что? Да — да, злость лучше, чем жалость.

— Ой, не начинай! — Глеб откинулся назад, забывая, видимо, что спинка у стула едва прикрывает поясницу, и чуть не упал. Я дернулась, чтобы удержать его, но он ловко ухватился руками за столешку. — Ненавижу эти бла — бла о морали.

— Мораль тут ни при чем. — Я нахмурилась. — Это мое мнение, не больше.

— Тебе‑то что за дело?

— Есть дело, раз говорю.

— Хорошая ты девка, Полинка, — ответил он без злости. — Мозгов бы тебе побольше, и…

Дальше я уже не слушала — темнота накрыла волной, я дернулась и потеряла равновесие. Упала, больно ударившись затылком о начищенный паркет, и провалилась.

Высокий темноволосый мужчина одет в черное. Черный обтягивающий джемпер, черные джинсы, слегка истертые на коленях, берцы из грубой кожи. Смоляные волосы длиной чуть выше плеч колышет ветер.

Где именно мы находимся, я не могу понять. Пространство вокруг рябит, меняется, изгибается волнами и растворяется в новых картинках, клубится и исчезает.

Незнакомец выглядит благожелательно, и я не боюсь. Наоборот, хочу смотреть на него, запоминать грубоватые черты лица, взгляд, полуулыбку, благородную осанку. Впитывать каждую секунду.

Что со мной?

Пытаясь сбросить наваждение, отвожу глаза и замираю. Рядом с мужчиной стоит Маргарита. Как‑то странно стоит, пошатываясь из стороны в сторону, напоминая маятник на старинных часах в кабинете атли. Мужчина вскидывает руку, и голова Риты опускается на грудь, руки безвольно свисают вдоль туловища, а сама она словно спит, но стоя.

Человек в черном все смотрит. Молчит, да и не надо ему говорить… Я сама должна понять, но что?

Хочу подойти ближе, растормошить сестру, но не могу сделать и шагу. Черный взгляд — я больше чем уверена, что именно он — приковал к месту. А затем проник в меня, как чернила в воду, окрашивая темным, смоляным естеством сознание. И я знаю: его кен тоже черный, тягучий, как смола, и сладкий, как патока. Откуда я это знаю? Он показал мне.

Черная — черная жижа… Я тону в ней, захлебываюсь, не выдерживаю напора, повинуюсь чужой воле, воплощаю ее. Я — есть чужая воля. И я исполню ее…

«Слушай меня, — мысленно говорит человек в черном. — Мое слово — приказ. Сейчас ты сделаешь вот что…»

Я впитываю каждый звук, как истерзанная засухой земля впитывает влагу. Он — мой господин, и я сделаю все, что он скажет. Приму его волю и желания его, как свои собственные…

Я открыла глаза, инстинктивно отползая в сторону, судорожно обтирая ладонями одежду, словно могла тем самым отмыться от видения. Затылок отозвался знакомой болью. Кухонный паркет оказался на удивление твердым и неудобным, и я осторожно пошевелилась, пытаясь понять, все ли кости целы.

Рядом на корточках сидел Глеб, встревоженно вглядываясь мне в лицо. Взгляд сфокусировался — наверное, испуг все же отрезвляет похлеще холодного душа.

— Ты в порядке? — спросил он, помогая мне сесть. — Ушиблась?

Я кивнула. Мозг тут же взорвался новой вспышкой, и несколько секунд пришлось сидеть неподвижно с закрытыми глазами, прежде чем я смогла нормально сосредоточиться на внешнем мире.