Кристина Золендз - Шрамы и песни (ЛП)

Плотно закрыв глаза, я отчаянно пытался подавить чувство паники, зудящее под кожей. Я все еще Шейн. Все еще в теле Шейна Макстона. Застрявший. Как человек. Навсегда.

Мое тело словно разрывало быстрым течением, затягивало, накрывало. Топило. У меня не осталось сил или желания на попытки выплыть, мне лишь хотелось уйти на дно. Каким-то образом забыться, позволить тьме поглотить себя.

— О, прекрасная в цветенье нив! Под небом нет синей, могучий красочный массив над житницей твоей! Америка! Америка! Бла, бла, ла, ла, ла, лааа... 1— мимо нот пропел Такер.

— Что за хрень ты творишь? — Вопрос пробормотали так невнятно, что я едва его разобрал. Я открыл глаза, чтобы понаблюдать за беседой: у меня между ног на коленях стояла девушка, губами обхватив мой член, и она говорила с Такером.

— Ну? — спросила она. — Ради чего святого ты решил спеть национальный гимн в тот момент, когда я делаю это?

Я немного удивился, что мой член попал кому-то в рот, пока я был в отключке, но удивился не особо. Не в первый и даже не в пятый раз. Да, со стороны казалось, что у меня очаровательная жизнь . Хотя кажется нереальным одновременно сосать мне и разговаривать с Такером. Это должно обеспокоить меня, или нет?

Такер заржал и пихнул меня локтем.

— Это не национальный гимн, — промычал он. — Просто патриотическая песня 2. Тупица, проклятый гимн — это Усыпанное звёздами полотнище. Я пою это дерьмо, чтобы его член упал, и ты начала сосать мне!

Голова была настолько тяжелой, что я откинул ее на спинку дивана из липовой кожи, и так развалился. Я приложил все силы, пытаясь сказать хоть слово. Комната кружилась все быстрее, и я начал ощущать жар рта, обхватившего меня, берущего глубоко прямо до глотки.

— Заткнись, Так, — пробормотал я, хватая девушку за затылок, запустив пальцы ей в волосы и заставляя двигаться быстрее. Я не знал имени этой телочки. Дьявол, я даже не помню, как здесь очутился. Последнее, что осталось в памяти, это сцена. И мысли о том, что было бы здорово съесть парочку бурито из Тако Белл.

Девушка вытащила меня из своего рта, вылила виски мне на член и стала сосать так быстро, что ни одна чертова капля не упала на пол. Холодная жидкость и ее горячий рот — единственное, что я ощущал. Жар. Холод. Жар. Холод. Я слишком пьян. Опьянительно-пребухой.

— Вот это гребаный талант! Ни одной капли не упустила. Можно я буду звать тебя Пылесос? Дайсон? Нет, нет... Грязная дьяволица. Вакуумная Виксен, — промычал Такер.

Я приложил все свои силы, чтобы повернуть голову и взглянуть на Такера. Он держал себя за промежность, и, к дьяволу , даже знать не хочу, какой чертовщиной он сейчас занимался. Гад ползучий . Ни за что на свете не кончу в рот этой телке с ним поблизости, зная, что он пялится на мои причиндалы и от этого заводится . И я все еще думал о бурито. Я отодвинул лицо девушки и споткнулся, пытаясь встать. Девушка, недавно делавшая мне минет, скрестила руки на груди и надулась. Я даже не мог сфокусироваться, на что она смотрела. Кажется, подумал, что у нее рыжие волосы...

— Ну, Шейн, пойдем к тебе в квартиру, — проныла она.

— Ни за что, э-э... КакЧертТебяТамЗовут. Таку твой минет нужен больше, чем мне. ПойдуСпать . — Я повернулся к Такеру и покачал головой, от этого чуть не упал лицом на пол, но удержался на ногах. Ладно, я чертовски шмякнулся об стену, но это не важно. — Такер, это было самым омерзительным дерьмом в мире. Еще раз приблизишься к моему хозяйству, когда мне сосут, и я вырву твои глаза и поджарю их в микроволновке.

Минетчица подскочила, и я отшатнулся от нее. Комната закружилась еще сильнее. Это было похоже на чокнутую, вышедшую из-под контроля карусель. Я почему-то сразу испугался, что она отрастит клыки и высосет из меня жизнь. Неуклюже сполз по стене. Какого хрена пол оказался так близко? Проклятье, будучи настолько бухим, идти куда-то... нереально.

— Чувак... где, черт тебя дери, мои ноги?

— Нет, Шейн, не уходи! И я уже говорила тебе в баре, где-то пятьдесят бразиллионов раз, меня зовут Джоли... Ну же, давай я отведу тебя в квартиру. Я позабочусь о тебе, и потом бы мы с тобой поспали и...

Пятьдесят бразиллионов раз? У этой детки ум, как у кирпича. Я вырвал у нее из рук свою бутылку виски.

— На. Хер. Я не сплю у себя дома с девушками. КакогоЛешего? ИдиСосиКомуНибудьДругому.

— Но ТЫ же солист! Не он.

— ДаПоФиг , я ухожу. И ВискиУходитСоМной . — Это я, гребаный солист и жалкий гитарист. Больше никто. Пустышка. Абсолютная. Ни тени от божества, которым я был раньше. Я солист . Что хоть это такое? Кому до этого дело? Я своим голосом не лечу от чертового рака, или лечу? Нет. И уж точно уверен, что мой член — это не лекарство от рака, так какого дьявола она так жаждет запрыгнуть на него. И это не значит, что когда-нибудь я ей это позволю.

— Соси, Шейн Макстон! — прокричала мне девушка.

— Хорошо, но мне с тобой в этом не сравниться, милая.

Когда я вышел в коридор и обернулся, детка уже посасывала нижнюю губу Такера. Все теми же губами, что и мой член недавно. Меня вырвало прямо на коврик. Затем я рассмеялся, потому что никакому дьяволу не заставить меня чистить его от неоново-зеленой блевотины, и сомневаюсь, что меня хоть кто-то видел. И это было второе пятно у Такера, все удивлялись, откуда красное на коврике под столом. Клянусь, я думал, он убил проститутку.

Я прошатался до двери, помахал на прощанье тому, кто мог меня увидеть и фактически пополз по коридору до своей квартиры. Каждый вечер проходил одинаково. Каждый. Вечер. Еще одно выступление будет завтра вечером, еще одна вечеринка. Заканчивается каждая тем, что я пытаюсь... забыть...

Звук захлопнувшейся за мной двери напугал меня, оставив все голоса во внешнем мире, немного избавив от стресса и тревоги. Звуки музыки и вечеринки ушли, и наконец я остался сам с собой, с тем, который я, а не кусок дерьма, которым меня считали. Я ввалился в спальню, потянулся за гитарой и начал изливать душу.

Иду по длинному извилистому пути,

Там темно, и я одинок,

Есть я, где-то вот здесь,

Но где, черт возьми, дом мой?

Пою слова этой скорби тому, кто внутри,

Мальчишке с запятнанным нимбом, израненными мечтами,

И братьям, что лгут,

Молю о милости и искуплении.

С надеждой в человеческой скорлупе

Сквозь дым и пепел

И адский огонь, в котором я взывал к дому,

Но никогда не жалел о свершенном.

О ней мое сердце тоскует,

Забрали ту, что создана для меня была,

И остались у меня лишь песни и шрамы.

И вот он я,

Опять одинок

Со своими песнями и шрамами,

Затянут в этот мир,