Рейнеке Патрик - Из жизни единорогов

— Не знаю, — умиротворенным голосом говорит уткнувшийся в мое плечо Штерн. — Может быть, просто весна.

«Не знаю». Неделю назад он бы сказал: «Нет».

Где-то через неделю получила неожиданное продолжение история с могендовидом. Штерн купил себе ноутбук. Настоящий ноутбук с настоящим жидкокристаллическим экраном. Большой, тяжеленный, с DVD-приводом. Я впервые вижу такое чудо техники дома, а не в магазине. Все никак не могу успокоится и тихонечко трогаю пальцем экран, наблюдая, как вокруг моего ногтя, словно по воде, идет легкая рябь.

— Слушай, а если бы тебя так в глаз тыкали? — голосом ревнивого собственника возмущается Штерн. Я тут же отдергиваю руку: всегда считал, что экран, это что-то вроде лица, но вот чтобы прямо сам глаз…

Чтобы отметить это приобретение мы решаем посмотреть какой-нибудь фильм, лежа на диване. Долго выбираем, припоминая что-нибудь такое, что оба смотрели когда-то порознь и что гарантированно нравится обоим. Наконец, мы чуть ли не одновременно выкрикиваем имя Стоппарда, и мне дается задание по пути с работы зайти в «Люмьер». На просмотр мы устраиваемся, уже лежа в кровати каждый под своим одеялом, сдвинув наши подушки к центру и водрузив между нами вместо меча Тристана поставленный на коробку из-под обуви ноут. По ухмылке владельца я понимаю, что ему в голову пришла та же ассоциация. Потом начинается борьба за угол наклона монитора, так чтобы обоим было одинаково хорошо видно. Поскольку я смотрел фильм уже четыре раза, я уступаю Штерну (он смотрит только в третий раз) и сам подглядываю за происходящим на экране сквозь дрему. До тех пор, пока мой сосед не толкает меня своим плечом, спрашивая серьезным голосом:

— Что ты думаешь про лес, в котором они оказались?

— Ну, я думаю, что это такой архетипичный лес, — бормочу я в ответ с закрытыми глазами, — Некое неопределенное полное неизвестных опасностей пространство между «туда» и «оттуда», где можно и скрыться, и потеряться. А поскольку они, с равной вероятностью мертвы, то можно предположить, что это то же пространство, откуда началось путешествие Данте. А горная местность в самом начале — это тоже некое архетипичное место, полное тревоги и неизвестности, где совершается выбор, хотя выбора-то никакого и нет. Место, где Фауст беседовал с Мефистофилем.

— Глаза-то открой.

Я открываю глаза и дальше уже смотрю без отрыва. Дело в том, что лес, в котором впервые высказывается идея о том, что время остановилось, оказывается удивительно похож на то место, где мы видели со Штерном друг друга во сне. Только у нас все время были более глубокие сумерки.

— А про саму эту парочку ты что, интересно, скажешь?

— Про них-то много чего можно сказать…

— Нет, я про их взаимоотношения.

— Думаю, что на самом деле, это один человек. Две стороны души в процессе диалога. При этом одна — аналитик, вторая — эмпирик.

— Две стороны, говоришь… — вздыхает он где-то у моего уха, вытягиваясь на подушке. — Две половины одного целого… Чур, я — Гильденстерн.

Я поворачиваюсь к нему, едва не цепляя носом его щеку:

— Ладно, как скажешь, — хотя Тим Рот нравится мне в этой паре гораздо больше, я вынужден признать, что из нас двоих Розенкранц — конечно же, я.

В таком контексте смотреть историю про неправильно сделанный выбор оказывается гораздо интереснее. Кое-где я откровенно хихикаю. Где-то мой сосед уже и сам не выдерживает, мелькая на фоне экрана своими длинными пальцами:

— Вот-вот, смотри, абсолютно твое движение! Беда с этими кинестетиками…

Но за исключением отдельных моментов смотрит он довольно напряженно, думая о чем-то своем.

Когда появляются финальные титры, Штерн выключает программу и решительным движением захлопывает ноутбук. Потом какое-то время лежит в напряженном молчании, настолько сосредоточенно размышляя, что я даже боюсь пошевелиться.

— А скажи-ка мне, брат Розенкранц, — наконец, говорит он. — Помнишь ли ты нарочного?

— Нарочного? Ангела, который щелкает тебя по верхней губе, отправляя в рождение, и ты все забываешь?

— Нет. Я имею в виду только нашего нарочного. Того, из-за которого мы оказались с тобой в сумрачном лесу.

Увлекшись игрой в разгадывание поведенческих стереотипов, я уже успел забыть то, что меня поразило в самом начале.

— А был нарочный?

— У меня был, — со вздохом сообщает мне Штерн. Потом медленно поднимается, убирает на стол ноутбук и, открыв ящик стола, что-то достает оттуда. Когда он ложится под одеяло, в свете ночника оказывается, что у него в руке зажата серебряная цепочка с винкелем. Целомудренной коробки с ноутом между нами уже нет, но данное обстоятельство, похоже, его совершенно не смущает, потому что ложится он чуть ли не вплотную ко мне и тихим голосом начинает рассказывать:

— Было как… В середине сентября я приехал от матери и первый раз после лета пошел в библиотеку. Первым делом, еще не поднимаясь в залы, решил зайти в курилку. Там оказалось несколько незанятых стульев, я сел, и только я закурил, как смотрю, ко мне подсаживается тот самый странный старик с длинными желтыми волосами и лошадиной челюстью. Ну, ты знаешь его, он все время сидит в конце СоцЭка и спит там, и ест. Какой-то не то бомж, не то сумасшедший с интеллигентным прошлым. И вот он подсаживается ко мне, а в руке у него такая длинная изогнутая трубка, как у Рип ван Винкля. И говорит, как бы сам с собой, но я почему-то сразу понимаю, что обращается он ко мне: мол, вы вот, юноша, тут сидите, осматриваете критическим взглядом каждую длинноногую шиксу, а в это время ваша идеальная половина ждет вас в читальным зале. В другой бы ситуации я, наверное, просто загасил сигарету, встал и ушел, но поскольку я только-только вернулся в город, и тут после Иерусалима была такая явная осень, и так тоскливо было на сердце, что я повелся. Спросил у него, откуда он вообще знает, кто моя идеальная половина. «А я, — говорит, — все про вас знаю. Знаю и то, что сами вы к ней не подойдете. И она к вам не подойдет, поскольку это все-таки ваша половина, а не чья-то еще. Поэтому я вам немного помогу. Есть у вас, — говорит, — какая-нибудь вещь, которую вы с собой постоянно носите?». Ну, я вытащил из-под рубашки могендовид и показал ему. В руки, естественно, давать не стал. Он только мельком взглянул. Кивнул, мол, годится. И я смотрю, тут же у него глаза остекленели, сидит рядом со мной обычный такой сумасшедший, который, не известно еще, умеет ли вообще внятно изъясняться. Ну, я докурил, еще раз посмотрел на него, подумал еще, что мне этот разговор причудился, и пошел в СоцЭк. И тут оказалось, что за то время, что меня не было, на работу взяли нового библиографа… Такой вот был у меня нарочный.

Я не очень понимаю, какой он ждет от меня реакции. Поэтому спрашиваю первое, что приходит в голову: