С. Алесько - Обуздать ветер

Очнулся от ненужных мыслей, почувствовав, что тело девушки больше не напряжено, наоборот, стало податливым, объятия чересчур тесными… Терновые заросли появились как раз вовремя, ветер бережно опустил нас в ковыль.

— Не очень-то много ты наломал, — сказала Эрика, разглядывая куст и избегая смотреть в мою сторону.

Пришлось показать сестренке, как рьяно бросается ветер на мою защиту. Она быстро осознала серьезность происходящего, без малейшего смущения стащила платье, чтобы не рвать о колючки, и осталась в одной исподней рубашке. Я невольно бросил взгляд на ее обнаженные руки. Красивые, но до молочной белизны малинкиных не дотягивают. Или кожа выглядит по-другому из-за светлых волос?..

Мысли потекли в совершенно ненужную сторону, очередная ветка была оставлена в покое, ветер улегся.

— Отойди, Тим. Мешаешь, — проворчала Эрика и ухватилась за ближайший сучок.

Я послушно отступил на пару шагов — в случае чего сразу оттащу. И даже если все пойдет благополучно, совестно совсем уж беззастенчиво бездельничать, пока сестренка работает.

Эрика с шумом втянула воздух сквозь зубы, когда первые шипы вонзились в плоть. Похоже, Малинка права: куст и впрямь пробует кровь, проверяет, кто на него покусился. Айрица не вызвала ни малейшего протеста злокозненного терновника, ни одна веточка не шелохнулась в попытке закрыть пролом.

Эрика в тот раз сделала едва ли не больше, чем я за все прошедшее время. На мою долю остались куцые стволики, лишенные колючек, но более толстые и прочные, к тому же весьма частые.

— Заканчивай, Эри, — пропыхтел я, заметив, что айрица выдыхается. Она все чаще медлила, высматривая веточки потоньше. Не мудрено — руки исколоты и изодраны, даже на шее и щеке виднеются тонкие царапины.

— Да, что-то я устала, — пробормотала девушка, отступая от зарослей. — Мертвый, а поддается с трудом… И работа не только телесные силы забирает. Твой отец, верно, и впрямь был очень сильным творящим.

— Угу. Натворил знатно, — не удержался я.

— Зря ты, — Эрика взглянула укоризненно. — У него наверняка была веская причина так поступить. Ты ничего больше не вспомнил? Не видел во сне? Может быть, твоя мать знала?..

— Нет, ничего не видел и не вспомнил.

Вопросы сестренки, ее задумчиво-встревоженный тон напомнили Малинку. Эх, скорей бы покончить с этим кустом, освободить память и стать нормальным мужиком, над которым бабы не кудахчут, как над котенком-недокормышем.

Я поднял платье Эрики, приобнял ее за талию и вот уже ветер мчит нас в цветочную степь.

— Позволь, попробую залечить тебе руки, — я усадил девушку рядом с пятном тимьяна, на котором для уверенности устроился сам.

— Давай, — улыбнулась она.

С открытыми глазами, как с Малинкой, не получилось, зато стоило опустить веки, позель вырвалась из земли длиннющими плетями, одевая айрицу в розово-лиловый плащ. Надо сказать, цвет оказался Эри к лицу.

Я был настолько поглощен созерцанием исчезающих царапин, что поцелуй в губы стал полной неожиданностью. Попытался было отстраниться, но не смог, будто застрял в нарисованной моим же воображением картинке, видел лишь исцеленные руки девушки, укутанные цветущим тимьном, а поцелуй чувствовал, и губы Эри становились все смелее.

Ласка, которой я поначалу не хотел, начала туманить голову. Айрица была неопытна, но именно эта смесь невинности и желания оказывала необоримое действие. Я не удержался и ответил, позволил своим губам и языку ласкать девичий рот, и тут же перенесся куда-то, кажется, в ту самую маленькую лощинку, заросшую зимним вереском. Моя мысленная картинка исчезла, ее сменили мириады крошечных цветов-колокольчиков, струивших тонкий медовый запах, слышалось усыпляющее гудение пчел. Да и сидел я уже не на земле, а на приятно-теплом, нагретом солнцем плоском камне. Что за наваждение…

Эри осторожно и в то же время настойчиво скользила руками по моим плечам, спине, шее, обволакивала, подобно тому, как ее позель обволакивает камни и коряги. Придвинулась ближе, прижалась теснее, стала мягкой, податливой… Еще несколько мгновений поцелуя, из нежного бутона распустившегося в буйный страстный цветок, и девушка откинулась на спину, увлекая меня за собой. В голове мутилось все сильней. Гудение пчел, медовый аромат, теплые солнечные лучи, ласковая, зовущая, невинная плоть…

— Ай! — айрица дернулась, резко приподнялась, отталкивая меня. В тот же миг наваждение бесследно исчезло. — Ты уложил меня в крапиву!

Я вскочил, отступив для порядка еще на пару шагов. Кто бы мне рассказал, откуда в лощинке Эрики (и впрямь очень уютной) взялась крапива? Неспроста это, ох, неспроста…

— Прости. Я повел себя неправильно.

Вообще-то начала она, но мне прекрасно известно: хочешь поскорей замять назревающую ссору, бери вину на себя, пусть девица хоть трижды неправа. В таких делах оправдываться — все равно что самому нарываться, особливо со стрекалками навроде Эрики.

Девушка выглядела смущенной. Поднялась на ноги, оправила рубашку, похоже, сожалея о своем порыве. Я протянул ей платье, она взяла и молча стала одеваться.

Может, Эрика и хотела бы погулять по моей степи (или полетать над ней), но я поспешил проснуться. Умение это освоил давно, оно оказалось совсем не трудным — стоило лишь представить, как с небес низвергается сильнейший ливень. Просыпался мигом, там, где заснул, разве что не отфыркивался.

Сестренка сидела, обхватив колени руками, на меня глядеть избегала. Я хотел было сделать вид, будто ничего не случилось, но передумал. Глаза в свое время вволю позакрывал с Малинкой, не нужно повторять прежних ошибок. А то, гляди, начнется: творящим положено несколько жен, твоей занозе не место в Зеленях и тому подобное. Да и себя знаю неплохо: устоять перед соблазном всегда стоило большого труда. Вернее, я просто не пытался взять его на себя. Труд, в смысле. А веселая жизнь с рогами мне не нужна, ни в Зеленях, ни в малинкином дворце, ни на дорогах. Так что давай-ка, Тимьян, продолжай учиться сдержанности.

— Эри, не скажу, что было неприятно, но больше, пожалуйста, так не делай, — постарался, чтобы прозвучало твердо, но без упрека и злости.

— Я не думала, что так получится, — сестренка, вопреки моим опасениям, не стала ни кукситься, ни петушиться, говорила очень спокойно. — У тебя было такое лицо, когда ты исцелял мои руки…

— Какое? — я и не задумывался, каким становится лицо, когда воображение принимается рисовать мысленные картинки, полностью затягивая меня в них. Дурацким, пожалуй. Слюни в это время не пускаю — и на том Зель-творящей низкий поклон.

— Одухотворенное. Мне захотелось тебя поцеловать. Просто так, из благодарности за степь, за ветер — я никогда не видела ничего столь прекрасного. А потом… Наверное, это был зов крови.