Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

Какое бы ни было, но корабль – куда более надежная тюрьма, чем карета.

– Ты не спишь. У тебя дыхание изменилось. И движения глаз выдают. – Чужак сидел на полу и снова выглядел ребенком.

Правильно: если прибыли к пункту пересадки, то в любой момент может появиться охрана.

– Я принес клятву, – сказал он, поправляя берет.

– Хорошо.

Открыть глаза. Приспособиться к сумеркам – плотные занавески и догоревшая свеча создавали иллюзию ночи – и сесть. Размять затекшие мышцы. Выровнять дыхание.

– Я хотел спросить, почему из всех женщин ты выбрал именно эту? И почему не способен изменить выбор?

– Не знаю.

– То есть это не было осознанным действием?

– Не было.

К счастью, больше чужак вопросов не задавал.

Ехали еще два часа. Пустых. Наполненных самыми разными мыслями, избавиться от которых не получилось. И, сдавшись, Сержант вытащил из кармана фарфоровую кошку.

С ней не обязательно разговаривать вслух.

Вообще разговаривать не обязательно.

Ч то я помню о пути?

Остановка. Берег. Зеленоватая галька, которой Майло набил опустевшие карманы. К слову, его появление никого не удивило. Люди пребывали в уверенности, что Майло присутствовал в карете изначально, чтобы наша светлость не заскучала.

И это спокойствие меня не удивило. Фрейлины, слуги, рыцари, Кайя… все, кому случалось встречаться с Майло, были убеждены, что точно знают, кто он и откуда появился. Магия? Майло назвал это врожденной способностью: в его мире важно уметь прятаться или притворяться своим.

На берегу мы пробыли недолго, сменив карету на плоскодонный барк, где нашу светлость приняли как дорогую гостью, и не следует обращать внимание на досадные мелочи, вроде решеток на окнах и запертой двери. Разве в этом проявляется истинное гостеприимство? Подали обед, но от запаха жареного мяса к горлу подкатила такая тошнота, что ночная ваза, пустая и чистая, пришлась весьма кстати.

Нервы, нервы… пора лечить.

И занять бы себя чем-нибудь, но нечем. Пытаясь унять тошноту, я расхаживала по каюте, трогая чужие вещи. Сундук. Книги. Кровать, прикрученную к полу. И стол тоже. Стул один, и его занял Сержант, пребывавший в странном полудремотном состоянии.

Юго чувствовал себя куда свободней.

Взломав замок на сундуке – моя совесть не мяукнула даже о том, что гости себя подобным образом не ведут, – он вытащил карты. Раскатывал на столе, придавливая углы книгами, астролябией и квадратной массивной чернильницей. Я не мешала. Карты были рисованы от руки, видно, что не единожды правлены.

Кривая линия побережья. Россыпь городов. Непропорционально широкие дороги и треугольники-горы на юге. Кажется, что на юге. За островами выглядывает из волн сказочный змей. А в левом верхнем углу карты улегся тигр… или кто-то на тигра похожий. Юго, водя пальцем по бумаге, читал названия городов. Вслух.

– Восточная граница, – произнес Сержант. – Территория Ллойда.

Что это нам дает? Разве что ощущение места в огромном мире.

Барк причалил к берегу. А я подумала, что островов на карте не менее сотни и нанесены, пожалуй, самые крупные. А этот… серая гранитная глыбина, заключенная в квадрат из стен. Крепость старая, судя по кладке, отживающая свой век. Стены ее поросли желтоватым мхом, а единственная башня частично осыпалась. В дыре гнездились птицы, и, возбужденные нашим появлением, они поднялись в воздух.

Птицы вились над крепостью и орали, громко, пронзительно, раздражающе.

Дорога брала начало от полугнилой пристани, поднималась к воротам, распахнутым настежь, и терялась в опустевшем дворе. В центре его возвышалось мертвое дерево, чьи могучие корни разворотили мостовую, давая шанс молодой, но хилой поросли. И тонкие стебли торчали, словно пики.

Виднелись вдали развалины хозяйственных построек, но к ним нам подойти не позволили.

Нашу светлость ждали в донжоне: мрачного вида куб с окнами-бойницами, открытым очагом, который давал света еще меньше, чем десяток факелов, закрепленных на стенах.

Что ж, тюрьма – она и должна выглядеть тюрьмой.

Но нет, нашу светлость повели на второй этаж.

В отличие от кареты или каюты эта комната явно обустраивалась наспех. Шкуры на полу и голые стены. Полуистлевший гобелен. Характерный запах брошенного помещения, не вонь, но… где-то рядом. Мебель древняя, продымленная – видимо, сушили над очагом, готовясь встречать нашу светлость. Но хотя бы матрац не сырой. И простыни чистые… правда, кровать одна.

Сержант сдвигает кушетку к двери. Подозреваю, ночью и вовсе проход перекроет, но так мне даже спокойнее. Юго обустраивается на подоконнике.

А я… я вот-вот разревусь.

– Съешь лучше конфетку. – Юго вытаскивает из кармана леденец на палочке. Сахарный петушок, точь-в-точь как тот, из моего детства. Петушков продавала старуха на станции. Мы всегда возвращались за полчаса до дизеля, и мне было скучно ждать, я ныла-ныла, что хочу есть и устала. Мама сдавалась и покупала у старухи конфету.

Жженый сахар и краситель. Что может быть вкуснее?

– Учись принимать обстоятельства такими, каковы они есть. – Юго взобрался на подоконник.

А каковы есть?

Сбежать из комнаты, возможно, выйдет.

Из крепости – тоже.

С острова?

Лодок у пристани я не заметила. Следовательно, вариант украсть и уплыть отпадает. Существует вероятность, что лодки прячут в каком-то другом месте, но это место сначала надо отыскать.

Юго без особого труда снял ставни, распахнул окно и выглянул наружу. Я тоже посмотрела.

Сумрачно. Высоко.

И внизу – море, вцепившееся в скалы.

– Побег лишен смысла. – Сержант наблюдал за нашими манипуляциями с явной насмешкой. Ну да, я тоже не видела себя спускающейся по простыням, точнее, простыне, да прямо на скалы. – Во-первых, время. Кормак и Дохерти договорятся раньше, чем мы доберемся до берега. Во-вторых, положение. Кормак достаточно умен, чтобы не причинять тебе вреда. А вот его люди – дело другое. Побег их разозлит. В лучшем случае тебя поймают и запрут в менее приспособленном для жизни месте. В худшем – произойдет несчастный случай. Я не могу допустить, чтобы с тобой произошел несчастный случай.

Мы с Юго переглянулись.

Итак, моя собственная охрана рискует оказаться надежнее той, которую оставил Кормак.

– И что нам делать?

Ответ известен мне самой: ничего.

– Ждать. – Сержант смежил веки, явно намереваясь уйти в спячку.

Ожидание затянулось на две недели.

К концу первой я возненавидела свою тюрьму, остров, Сержанта, который просыпался, лишь когда в комнате появлялись чужие. А еще сообразила, что утренняя тошнота появилась вовсе не от нервов.