Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

…скрывали за неискренними улыбками страх.

Конечно, боялись не Тиссу – Урфина, в ней же видели защиту. Угодить стремились обоим и порой чересчур уж навязчиво. Но леди Дохерти не имеет права показывать, что ее раздражает забота.

Еще в прошлом году Тисса осознала, насколько это утомительно – быть леди Дохерти. И с преогромным удовольствием она вернулась бы в Ласточкино гнездо, перепоручив обязанности…

…и титул.

…и печать, которой пользовалась определенно не по праву.

Обычно подобные мысли ввергали в тоску, но сейчас Тиссе хотелось воблы. Вяленой. А лучше копченой. Жирной. С хлебом, который, стоило закрыть глаза, Тисса видела перед собой. Черная корка тверда. А мякоть липнет к пальцам. Она ощущала его аромат, чуть кисловатый, будоражащий.

– Леди позволит? – Урфин поцеловал пальцы.

Ему нравилось нарушать приличия.

Три танца кряду… и четвертый тоже. А если не отвлекут, то и пятый. Хозяева чувствуют себя крайне неловко, а старший сын их, которому надлежало уделить высокой гостье внимание, и вовсе растерялся. Он следил за Урфином, то и дело оглядываясь на мать, взглядом умоляя о пощаде.

Та была непреклонна, как все прочие сановные матери, желавшие счастья своим детям.

Вдруг леди Дохерти обратит внимание на учтивого кавалера?

Приблизит к себе… или хотя бы замолвит слово?

В нынешнем неспокойном мире такое слово и жизнь спасти способно. Война ведь близко, манит отважных сиянием подвигов, звенит золотом рыцарских шпор, но матери знают, что шпоры получить возможно, не только жизнью рискуя. В свите леди безопасно.

Сейчас Тисса видела желания людей, удивляясь тому, до чего они просты и понятны.

Гости, подобные ей и Урфину, всей их свите, которая вновь оказалась немалой, сулят выгоду. Но они же и неудобны. Легко допустить ошибку и навлечь на себя высочайший гнев. Или же привлечь внимание к некоторым… вольностям, которые допускались в городе. Но помилуйте, в каком ином городе дела обстоят иначе?

…и да, память о прошлогодней ревизии жива.

…и шепотом передают имена тех, кто лишился должности, титула, земель, а то и вовсе жизни.

…и трясутся, дрожат, видя себя на их месте. Но все равно воруют.

Разве человек, который денно и нощно трудится во благо народа – почему-то при этих словах веко Урфина начинало дергаться, – не может позволить себе маленькие… шалости?

Маленькие Урфин прощал.

За другие – наказывал. Тисса не любила посещать суды, ей было жаль и подсудимых, которые пытались раскаянием получить прощение, и мужа, не способного прощение дать.

Лорд Дохерти не имеет права на слабость.

А к леди идут за милосердием…

– Ты грустишь? – Урфин коснулся волос. Он так и не признался, что с ними сделал. Может, сам не знал? – Что случилось?

– Ничего.

Наверное, просто осень. И та ветка за стеклом. Лист красный, который из последних сил цепляется за дерево. Предчувствие скорой очередной разлуки – с ним Тисса почти сроднилась.

– Хочешь, я тебя украду?

– Хочу.

Здешние сады не отличались столичной изысканностью, напротив, они были вызывающе дики. И старые яблони терпели соседство самшита. Колючий можжевельник не знал садовых ножниц, а розовые кусты были скорее символом положения хозяев дома.

Розы в этом климате росли плохо.

– Теперь они уверятся в нашей распущенности, – шепчет Урфин. В кольце его рук уютно. – Столица всегда славилась вольностью нравов… их это влечет и пугает. Не обращай внимания.

– Все хорошо.

Почти. И Урфина не обмануть, он знает Тиссу лучше, чем она сама. Когда только успел? Два года прошло, а сколько вообще они были вместе? Месяца четыре… чуть больше. Та, прошлая осень – и вереница городов, где их разлучали дела. У каждого свои, но… он возвращался на ночь. И еще дорога, когда пусть и среди свиты, но все равно вдвоем.

А потом – зима и Ласточкино гнездо.

Пустые вечера. Письма, которые привозили всегда пачками. Урфин писал их, не зная, когда удастся отправить. Рассказы обо всем и сразу… недолгие возвращения… и снова пропал на все лето.

У него долг.

И первые беженцы. Споры из-за земли. Посевов. Страх одних людей перед другими. И попытка примирить. Расселение. Учет. Подъемные. Зерно. Скот. Инструмент из мастерских Дохерти. Общины. Старосты. Налоги и повинности. Строительство пограничного вала, который начали возводить стихийно, словно опасаясь некой невидимой болезни, которая идет с юга.

Урфин обязан был направить стихию в нужное русло.

Военные лагеря. Добровольцы. Наемники.

Контрабандисты.

И революционеры, призывающие свергнуть гнет лордов. Но их уже не слушают. Слишком много тех, кто говорит не только о правах и вольностях, но о голоде. Там, за валом, вымершие деревни и деревни сожженные. Повстанцы. Каратели. Народные дружины. И просто люди, привыкшие жить войной.

Однажды они пересекут границу.

Или Урфин уйдет за вал, как ушел Магнус.

– Что случилось? – Он не собирался отступать. А Тиссе нельзя рассказывать о собственных страхах. Так ведь было всегда: мужчины воевали, женщины – боялись за них. И ждали.

За эти годы Тисса научилась ждать.

– Осень, и… мне так странно. Такое вот… не знаю. Глупо, да?

Урфин занят серьезными делами. Он инспектирует городские стены, валы, рвы. Оружейные склады и склады продовольственные. Мастерские и порты, если в городе имеется порт. Тюрьмы. Стражу. Городские кварталы…

А Тисса вновь развлекает хозяев историями из далекого города. Причем половина этих историй некогда услышаны ею, она не знает, сколько в них правды.

– Я… я бесполезна здесь. И вообще. Присутствую. Улыбаюсь. Говорю какие-то глупости, и… этого мало. Я хочу больше.

– И чего же ты хочешь?

Если бы не осень, лист и вобла, Тисса не решилась бы рассказать, потому как не была уверена, что сейчас время для подобных задумок.

Но Урфин умеет слушать. И не смеется, не спешит говорить, что Тисса со своими фантазиями отвлекает от дел более важных.

– Ты – мое чудо. – Хорошо, что Урфин рядом, здесь, сейчас. Скоро он вновь уедет.

На месяц? Два?

Дольше?

Если война, то и навсегда, возможно. Только о таком и думать нельзя.

А о вобле можно…

– Не грусти. Завтра мы все решим. Обещаю.

Вобла снилась ночью. Тисса стояла по колени в ручье, вода была холодной – позже она поняла, что дело не в воде, а в сквозняках и одеяле, которое Урфин опять под себя подгреб, – а вобла, пусть и вяленая, ароматная, юркой. Она никак не давалась в руки. И к утру Тисса устала до невозможности.

Но одну рыбешку вытащила-таки.

Красивую. С серебряной чешуей и синими глазами. Как ее было есть?