Шерри Томас - Пылающие небеса (ЛП)

И это станет концом дома Элберона.

Фэрфакс налила себе тарелку супа и откусила от мясного пирожка.

– Так у нас нет выбора, кроме как оставаться в Итоне?

– Пока это в наших силах.

– А когда это окажется не в наших силах?

– Тогда мы подвергнемся испытанию.

Тита окинули взглядом, исполненным стоицизма, и с тенью грусти. Какие у нее глаза красивые...

Мысли замедлились, стоило осознать: эти глаза могут оказаться последним, что он увидит перед смертью.

– Ты ввязался во все это только из-за своей матери. – Замечание вернуло Тита к настоящему. – А что, если инквизитор права?

Что, если инквизитор права? Большая часть короткой жизни матери оставалась для него тайной, как и многие из ее видений.

– Учти, что инквизитор хотела выбить меня из равновесия.

– Твою мать убил твой дедушка?

Лицо Тита запылало.

– Да.

Взгляд Фэрфакс оставался спокоен.

– Почему?

– Чтобы сохранить дом Элберона. Он отказался уйти как последний принц династии.

Когда Атлантида предложила выбор: устранить монархию полностью или пожертвовать своей дочерью, активной участницей Январского восстания – принц Гай выбрал последнее. Секреты постыднее в долгой истории дома Элберона найти можно, но с трудом.

– Твоя мать правда предвидела в детстве собственную смерть?

– Не знаю.

– Она что-то рассказала тебе перед смертью?

– Только, что если я хочу увидеть своего отца, то должен свергнуть Лиходея.

Тит никогда бы не упомянул отца, но клятва кровью обязывала говорить правду.

Фэрфакс задумчиво жевала.

– Извини, что спрашиваю, но кто твой отец?

Щеки запылали еще сильнее, если такое возможно.

– Я и сам не знаю.

– Твоя мать никогда о нем не упоминала?

– Она много о нем говорила.

О его любви к книгам, прекрасном певучем голосе, улыбке, способной поднять солнце посреди ночи.

– Но ничего, что помогло бы его опознать.

О, как Тита взбудоражила возможность, прозвучавшая в вопросе матери! «Ты хочешь увидеть отца?» Он счел этот вопрос чем-то вроде «Хочешь кусочек торта?» – когда торт приносят через минуту.

Фэрфакс помешивала суп ложкой.

– Что ты сказал, когда услышал, что должен свергнуть Лиходея?

Тит тогда чуть не утратил дар речи от страха и разочарования, теснившихся в душе. И от гнева – что собственная мать так подшутила над ним.

– Я сказал, что не собираюсь бороться с Лиходеем, поскольку не хочу умирать.

Мать горько разрыдалась. Слезы струились по ее лицу и падали на чудесную небесно-голубую шаль. Никогда прежде Тит не видел маму плачущей.

– Но потом ты согласился, – тихо произнесла Фэрфакс, глядя на него почти с нежностью.

Тит все еще видел залитое слезами лицо матери. По-прежнему слышал приглушенный голос, когда она отвечала на его удивленный вопрос:

«Почему ты плачешь, мама?»

«Потому что ненавижу себя за то, что прошу у тебя. Потому что никогда не прощу себя, ни в этой жизни, ни в следующей».

При этих словах что-то в нем сломалось.

– Мне было шесть. Я бы все для нее сделал.

В этом мире существовало нечто, связывающее мага крепче кровной клятвы, – любовь. Любовь как самая прочная цепь, самый болезненный кнут и самый жестокий рабовладелец.

Тит потянулся к сумке, которую бросил на пол рядом с кушеткой, и вытащил толстую книгу.

– Знакомая. Ты ее из школы притащил?

– In priorem muta. – Книга показала свой истинный облик, превратившись в скромный журнал в кожаной обложке. – Дневник моей матери. Она записывала в нем все свои видения.

– Он пуст, – заметила Фэрфакс, перелистав порядка тридцати-сорока страниц.

– Он показывает только то, что я должен видеть.

Дневник достался ему после смерти матери с надписью : «Мой дорогой сын, я буду здесь, когда по-настоящему понадоблюсь тебе. Мама».

Тит ежедневно открывал его и просматривал пустые страницы. Лишь когда он узнал правду о ее смерти – что это было убийство, а не самоубийство, – появилась первая запись. Та самая, о нем, стоящем на балконе и наблюдающем явление, что должно изменить и изменит все.

Тит продолжал переворачивать страницы, но те упорно сохраняли белизну. Что-то холодное и ужасное разъедало его внутренности.

«Ты нужна мне сейчас. Не покидай меня. Не надо».

Наконец в самом конце дневника появились несколько страниц, исписанных ее знакомым наклонным почерком. Тит стиснул переплет, чтобы пальцы не задрожали от облегчения.

– Ты могла бы прочитать их со мной. Многие из ее видений связаны с нашей задачей.

Фэрфакс оставила низкий столик и присела рядом.

«4 апреля 1021 державного года.

Когда сегодня утром мы с Титом играли в верхних садах, я увидела коронацию. Нельзя не узнать особые флаги ангельского воинства, поднимаемые только на коронациях и государственных похоронах. И судя по ярким нарядам зрителей, заполонивших улицу, я наблюдала не похороны.

Но чья это коронация? Я уловила лишь три минуты долгого парада, вот и все.

Я вернулась к Титу, который дергал меня за рукав. Он нашел божью коровку и хотел, чтобы я ей восхитилась. Бедное дитя. Не знаю, почему он меня любит. Кажется, когда бы он ни захотел моего внимания, я всегда захвачена новым видением».

– Дата – это сразу после окончания Январского восстания, да? – спросила Фэрфакс.

Тит кивнул. Баронессу Соррен казнили днем раньше.

Они продолжили читать.

«10 апреля 1021 державного года.

Видение вернулось. На сей раз я смогла увидеть появление государственной колесницы в самом конце Дворцового проспекта. Но не различила, кто в ней – лишь как играет солнце в его или ее короне.

Остаток дня я не могла ни на чем сосредоточиться. Бедный Тит принес мне стакан яблогрушевого сока. Подержав немного, я вернула его, даже не отпив.

Мне нужно узнать. Я должна узнать. На следующий день после того, как это видение появилось впервые, отец потребовал, чтобы я обменяла свою жизнь на будущее Тита на троне. Я попросила время, чтобы подумать. Он дал мне три недели.

Если человек на колеснице – я, тогда я возьму Тита и спрячусь. Лабиринтные горы полны недоступных углов и долин. Немагический мир тоже предлагает множество возможностей исчезнуть.

Но что, если на колеснице не я?»

«12 апреля 1021 державного года.

В колеснице не я.

Это Тит. И он маленький, лишь чуть постарше, чем сейчас.

На сей раз видение длилось и длилось. Я узрела всю коронацию, а также церемонию, облекающую Алекта властью регента.

Я сама или отправилась в изгнание, или мертва.

Поскольку Тит еще так юн, множество празднований, которые развернулись бы в ином случае, отложены, пока он не достигнет подходящего возраста. И все же в конце он часами принимает доброжелателей. Мой сын, маленький, важный и совершенно одинокий.