Софья Ролдугина - Моя рыжая проблема

ВЛЕКОМАЯ ТЕЧЕНИЕМ

Из свитка «Загадки Лагона»

Путешествие к океану длилось почти двенадцать дней.

Ригуми Шаа словно бы нарочно избегал простых и скучных путей, но зато не особенно усложнял нам жизнь в бытовом плане. По крайней мере, через заросли, кишащие мелкими хищными айрами, продираться не приходилось, а место для ночевки Итасэ Ран вообще превращал каждый раз в подобие курорта — с купальнями, уютными спальными местами и надежной защитой по периметру.

Зато во время перехода впечатлений было выше крыши, и не всегда исключительно эстетических.

На седьмой день мы прошли над голубой долиной по совершенно прозрачному мосту — или, точнее сказать, по трубе. На дневной привал остановились в пузыре, парящем над самыми верхушками «деревьев». Итасэ занялся обедом, а остальным Ригуми предложил скрасить ожидание, наблюдая за тем, что происходило внизу.

— А это… кхм… оно? — с трудом выдавила я из себя малоосмысленный вопрос, отчаянно цепляясь за руку Тейта. Если бы могла, наверное, на плечи бы ему взгромоздилась. Голову вело, как в суперсовременном лифте, который быстро — быстро поднимается вверх, а потом резко останавливается.

Опустить взгляд было превыше моих сил.

— Гаюс, — с любезной улыбкой подтвердил мастер. — Наблюдай, Трикси — кан. Очень полезно… Это и других касается. Да, и тебя, Айка — кан.

Девчонка застонала и сжалась в комок, пряча голову между коленей. Похоже, напряжена была не только я; Кагечи Ро так вообще побледнел аж в прозелень.

— Я слышал, что воплощенное ничто не всегда может защитить от спор гаюса, — сдавленно произнес он, стараясь сохранить достоинство.

— Совершенно верно, — ответил Ригуми и возлег на невидимых подушках, созерцая синее море смерти. Глаза, всегда холодные и прозрачные, приобрели насыщенный ультрамариновый оттенок, и это выглядело жутковато. — Ия не помню, чтобы разрешал сейчас задавать вопросы, — добавил он спокойно, ставя точку в разговоре.

Тейт успокаивающе погладил меня по голове и мягко потянул за собой к краю «пузыря»:

— Там приляжем, — шепнул он. Я рефлекторно прильнула к его разуму; рыжий был единственным из учеников, кто сохранял спокойствие. Точнее, вторым был Лао, но передним мне настолько не хотелось позориться, показывая дурноту, что эмпатический купол сам выгибался, обтекая его. Глупо, на самом деле — фактически так я просто отгораживаюсь, чтобы случайно не словить какую‑нибудь снисходительную или разочарованную мысль о себе. — И не бойся. Ты же Ригуми веришь?

Я вспомнила Арингу и сглотнула.

— Ну…

Тейт нетерпеливо вздохнул, переминаясь с ноги на ногу:

— Ладно, по — другому спрошу. Ты думаешь, он тебя вот прям сейчас хочет угробить гаюсом?

— Нет.

Кожа покрылась мурашками.

— Тогда делай, как он скажет, — посоветовал рыжий. — Хочешь, обниму, чтоб не страшно было?

Гордость и чувство собственного достоинства опомнились и отвесили хорошего пинка необъяснимому страху. Я выпрямила спину, скопировала рекламную «улыбку победительницы» и уверенно ответила:

— Ну… да… наверное.

Не быть мне крутой героиней, видимо.

Только мы устроились поудобнее, как «пузырь» начал медленно вращаться, создавая панорамный обзор. Я рефлекторно подалась назад, спиной вжимаясь в Тейта, и он фыркнул мне в шею. Наверное, с высоты мы выглядели, как черный котенок и рыжий шрах, которые пытаются уместиться в одной тесной корзинке… Но вскоре я и думать об этом забыла.

Долина смерти завораживала.

Сверху, с высоты полета Шекки, она выглядела как дышащее море, влажная подвижная масса. С расстояния в пятнадцать метров до ближайшей вершины все смотрелось совершенно иначе. Под ажурно — мшистым покровом просвечивали черные скалы, сплошь в кавернах и дырах. Гаюс был разным. В низинах он напоминал плотную темно — синюю губку или очень — очень толстый слой плесени, в которой человек запросто мог бы утонуть. На холмах смертоносный слой редел и светлел, превращаясь в бирюзовый «лишайник» — искусно вырезанные розетки, сюрреалистические цветы, покрытые аквамариновой росой. Кое — где высились «деревья» — каменные колонны и «зонтики», изъеденные эрозией, словно «розы пустыни». Гаюс покрывал их тонким слоем, выпуская длинные ловчие нити, бледно — голубые, похожие на русалочьи волосы.

Время от времени долина вздыхала; от края к краю перекатывалась упругая волна, наизнанку выворачивающая смертоносную синеву, и обнажался нижний слой — сплетение непрерывно движущихся червей — корней, гладкие черные шишки. Когда такая шишка трескалась, то в воздух взмывало облако радужной пыли, невероятно красивой, полупрозрачной, как бензиновые разводы на льду. Это были споры. К счастью, они далеко не улетали, опускаясь тут же, на скалы.

Человеческую кожу споры превращали в одну сплошную уродливую язву; неосторожный вдох мог стоить жизни.

Я наблюдала, не отрываясь, и, кажется, забывала моргать; в глазах появилась резь от сухости.

— …О, обед уже готов? А могу я попробовать? — послышался вдруг мелодичный голос Лао. — Не хмурься, Итасэ… Можно звать тебя просто Ран?

— Не трогай.

«Пузырь» вздрогнул — и вниз, навстречу облаку радужной пыли кто‑то упал, раскинув руки крестом.

Лао.

Все длилось несколько секунд, но растянулось на часы.

Я видела, как споры окутали его, прожигая кожу, но не одежду; как расцвели багровые язвы на лице и руках; как побелели глаза и в дым истончились волосы; какс чмоканьем подалась вверх сырая синяя губка, обволакивая тело, как оголились кости, и…

Это не он. Разумеется, не он.

Купол раскрылся во всю ширь и мощь, показывая мне то, что я не могла увидеть, зато прекрасно видел Тейт, вывернувший шею.

Лао, живой и невредимый, засмеялся, на полшага отступив от Итасэ, который, морщась, ощупывал свое плечо — так, словно чужое прикосновение, мимолетное и дружеское, по — настоящему обожгло.

— Ран — кан, — произнес Ригуми Шаа, вроде бы мягко, но с отчетливой угрозой.

Итасэ дернул головой, кривясь. Лао примирительно прижал руку к груди, улыбаясь:

— Не стоит беспокойства, Шаа — кан. Это моя вина, Итасэ Ран был очень добр, когда показал свое искусство… — Голос его вдруг стал ниже, опаснее, не теряя мелодичности. — Я учту ошибку.

— Ран — кан, — повторил мастер ещё мягче.

Итасэ замер, а потом отвернулся, кутаясь в дымно — серый шарф.

— Прости, Лао — кан. Это вышло случайно.

Раскаяния в его словах не было ни на гран.

Голова кружилась; дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…