Лесса Каури - Фаэрверн навсегда (СИ)

Слово ‘реформы’ старик произнес, как будто это было неприличное слово, которое он вынужден говорить при детях.

— Точно! — поддержал третий, молодой купец. — Слухи ходят, что в столице люди среди бела дня пропадают с улиц! Не к добру это! А ну как и у нас начнут?

— Да у нас где им пропадать, людям-то? — подала голос из-за трактирной стойки хозяйка. — Разве конь на откосе оступится чей, или овца с обрыва сорвется! Свои все тайные тропы в горах знают, а приезжие, вроде вас, с дороги ни шага, особливо, ежели опытные!

— Дык по вашим дорогам, уважаемая Адель, и при свете ехать опасно! — хохотнул какой-то бородач у стены. — Надысь проезжал Кардаган, так чуть было каменюку макушкой не словил. Лошадь шарахнулась, еле удержал на краю, Великая Мать помогла, не иначе!

Трактирщица вздохнула.

— Лукавить не буду, почтенный, прав ты насчет Кардагана. Там надо верхушку горы срывать, чтобы обвалов на дорогу не было, а для того надобно магов из столицы выписывать. А откуда у нашего городишки такие деньги? Ладно хоть, лет двадцать пять назад, после той трагедии, Голова распорядился склон очистить от крупных камней да сетями укрепить, а не то каменюка твоя крупнее лошади бы оказалась!

— Это какая трагедь? — уточнил пожилой купец. — Когда карету с людьми в пропасть камнепадом сбросило?

Вспомнив метрику Асси, я едва не вскочила на ноги, но тяжелая рука Викера, опустившаяся на плечо, удержала меня.

— Она самая, дядь Сём, она самая, — покивала трактирщица. — Жалко было, ужасть! Особенно женщину с мальчонкой! Поломало их страшно! Да и поток тела побил. Когда доставали, уже и не опознать, только по одежде да размерам и ясно, где — кто!

Закрыв глаза, читала коротенькую молитву, пытаясь заставить себя дышать ровно, а возбужденный румянец — уйти со щек. На душе было стыло, будто некто открыл дверь в прошлое и потянуло оттуда сыростью и холодом могильной земли. Вот так выглянет неожиданно прошлое из-за какого-нибудь угла, и покрываешься мурашками, словно страшную сказку услышал!

— Не сходится, — прошептал мне на ухо ар Нирн, мигом приводя в чувство. — Время не сходится!

— Что? — я смотрела на него, не понимая.

— Они говорят о событиях двадцатипятилетней давности! А Асси сколько?

Прижалась головой к его плечу. А ведь он прав! Или… была еще одна трагедия?

Подозвала хозяйку, заказала еще пива и пирог с тыквой. Похоже, здесь был просто какой-то тыквенный рай! Сказала, округлив глаза от ужаса:

— Какой кошмар то, что мы услышали! Ведь проезжали через это место! И много там людей погибло?

— Да после того случая боле никто, — успокаивающе улыбнулась матрона, — у мельника вот телегу сдвинуло на обрыв камнепадом, да он успел лошадь выпрячь, пока телега сползала. Хотя место опасное, что и говорить! У нас в народе его до сих пор кличут Прощением Богини. Мол, если проехал свободно, значит отпущены твои грехи, ну а коли, как вон тому, свезло с каменюкой — надобно о душе подумать!

— А вы не знаете никого по имени Безногий Риз? — поинтересовалась я, кладя в ладонь хозяйки монеты. — Ищем его по делу!

Та задумалась. С улицы послышались возбужденные голоса.

— Не припомню, — пожала плечами Адель, — безногих у нас вообще нет. Безрукие есть, — она засмеялась, — за воровство рубят руки-то… на главной площади у дома Головы.

Шум с улицы усилился. Наплывал, будто морской. Я ощутила, как напрягся мой спутник, увидела, как ладонь его скользнула к рукояти клинка.

— Да что там такое? — воскликнула трактирщица, направляясь к дверям, однако они распахнулись снаружи, и на порог забежал мальчишка.

— Птицы, — кричал он, — птицы летят! Там…

— Ну, птицы… — заворчала Адель, выходя, и вдруг ахнула, запрокинув голову.

Купцы и гости толпой повалили наружу. К шуму прибавились их крики: восторженные, испуганные, возбужденные.

Схватив Викера за руку, потащила следом за собой.

Они кружили над поруганным Храмом, и их были сотни и тысячи. Воронье и голубки, ястребы и стрижи, пустельги и ласточки, и даже несколько горных орлов с крыльями, напоминающими паруса. Кружили, не трогая друг друга, будто подчиняясь единому велению, и постепенно образовывали картину в небе: сомкнутые ладони, в которых плескалась вода и лежал росток…

Над площадью повисла тишина.

Стоящий рядом паладин протер глаза, словно не доверял собственному зрению. Посмотрев на меня, белыми губами прошептал:

— Что это такое?

А в моем сердце ширилась и пела светлая радость. Будто, подними я руки, окажусь там, в небе, рядом с крылатыми вестниками Великой Матери. Что все земные строения и богатства рядом с верой, живущей в сердцах? Ничто.

— Это знаки, — не отрывая взора от неба, ответила я. — Знаки, которые говорят…

— Вот! — раздался истошный вопль откуда-то из толпы. — Вот, видите? Я говорил, я предупреждал? А вы? Бога нам заменили, будто голову, и все молчат, как овцы? Так и на убой пойдете, молча? Толпой? СТАДОМ!

Приподнявшись на цыпочки, постаралась разглядеть кричавшего. Им оказался худой мужчина в порванной местами рясе, стоящий на коленях в пыли. Он выл, раскачивался и выкрикивал до тех пор, покуда не подбежали женщина с юношей, не подхватили его под руки и не увели.

— Совсем отец Терентий сбрендил, — вздохнула стоящая рядом молодуха, держащая на руках толстенькую малышку с косичками и голубыми глазенками. Глазенки с восторгом внимали птичьему вальсу.

— Он болен? — осторожно спросила я. — Главою болен?

— Здоров был, — молодуха мрачно сплюнула в траву, — покуда не приехали из столицы эти… Воины Света… Да не принудили его публично отречься от Богини, запугав казнью домашних! Он все сделал, как они хотели: и отрекся, и веру новую принял. А едва они Кардаган перевалили, буйный сделался. С тех пор таким и остался… Ты смотри, доченька, смотри, — она перевела глаза на ребенка, и они даже посветлели от исходящей из них любви, — смотри на птичек-то! Так-то Великая Мать детей своих привечает!

Оттолкнув меня, ар Нирн ушел внутрь трактира. Сердце пронзило болью, будто оно было привязано к паладину тонкой ниточкой, которую он сейчас болезненно дернул. Но в это мгновение мое место было не рядом с ним. Мое место было рядом с несчастным отцом Терентием.

Викер ушел в комнату, которую они сняли с Тамарис. Ушел, не дожидаясь окончания чуда. Он слышал, как в зал внизу повалила возбужденная толпа, желающая срочно промочить горло, слышал крики и споры, восторженные восклицания, но слышать ничего этого не желал! Повалился на кровать ничком, накрыл голову подушкой. Попытался молиться Единому, однако слова как вымело из памяти тысячью птичьих крыльев. Стал вспоминать, какие чудеса являл им Единый и… в голову не приходило ничего, кроме лица Первосвященника. Бледного и бывшего бы красивым, если бы не высокие залысины и слишком узкие и яркие губы. Сколько ар Нирн помнил его, тот не старел, не менялся ни фигурой, ни лицом. Лишь залысины ползли выше, как пески пустыни, захватывающие оазисы. ‘Разве мир и благополучие страны в наши тяжелые времена — не чудо? — вещал Файлинн в своих проповедях. — Разве спокойно спящие родные в ваших домах, улыбающиеся дети, Воины Света, готовые протянуть руку помощи любому — не доказательство могущества Единого?’ Да, так и было… Перед глазами паладина вдруг вспыхнули языки пламени, в которые превращались, в том числе и его усилиями, горящие монастыри. Если доказательства существования Нового Бога так очевидны, зачем нужно было уничтожать людей и здания? Убивать целителей, посвятивших себя спасению людей? Или это для новой веры тоже доказательство и оправдание? Но ЧТО тогда это за вера такая?..