Роксана Чёрная - Мой сладкий негодяй. Книга 1 (СИ)

Раз и два и, раз и два и. Шаг. Поворот. Прыжок. Ещё. Дыхания почти не осталось. Из горла вырываются хрипы. В голове шумит. Ноги не чувствуются. На глазах слезы. Поворот. Еще поворот. Нога вверх. Стоять. Терпеть. Больно. Невыносимо. Ноги стерты в кровь. Она заливает атласную ткань пуант. Но все неважно. Только тело. Музыка. Я.

Все просто. Хирург и скальпель. В пальцы ложится прохладная сталь и тело наполняется предвкушением. Теперь только я и жизнь. Она зависит от меня. Страха нет. Лишь удовольствие. Надрез. Зажим. Кровь. Убрать. Надавить. Датчики шумят сильнее.

В голове пусто. Туман сгущается. Никого не вижу. Только я и сцена. Боль стремительно превращается в удовольствие. Движение. Кайф. Быстрее. Ещё быстрее. Руки крылья. Тело ветер. Всё неважно. Только это. Я и сцена. До трепета. Так страшно. Музыка быстрее. Счет на сильную долю. Прыжок. Полет. Восторг захватывает и кружит в вихре танца.

Сколько проходит времени? Неважно. Ноги болят, руки немеют от напряжения. Но в голове чистый лист, а на нем прописаны шаги. Каждый я знаю, как собственное имя. Еще немного. Краем глаза замечаю силуэт анестезиолога.

— Давление падает!

Стою. Жду вердикта.

— Синицына! Все неплохо, но давайте повторим.

Еще немного. Пальцы находят ту самую нить, тянут. Зажим. Закрыть. Зашить. И тело наполняется легкостью. Готово.

— Стабильна.

Улыбка рвется из самых глубин, но я киваю и возвращаюсь в середину сцены. Теперь я уверена, меня заметили.

Облегчённый вздох вырывается из груди. Сестра промокает мой лоб салфеткой. Всё! Жить будет! Справились!

Это первое знакомство с героями. Дальше только интереснее!

— Лучше бы ты пошла на юриста учиться или врача, — проворчала себе под нос Маргарита Синицына — темноволосая женщина, прополаскивания тарелку под тугой струей воды. — Совсем же изведешь себя этими танцульками.

Разговаривая сама с собой, она вздрогнула, когда за спиной раздался тихий смех.

— Мама.

Маша обняла женщину со спины и приложила щёку к её тонкому плечу.

— Танцульки это в клубах и домах культуры, а я занимаюсь Балетом, — восторженно, словно уже исполняла соло в Большом театре, заявила она. — К тому же, каждый должен делать, то что он умеет лучше всего. Разве не так говорил папа?

— Всё так, — вздохнула Маргарита Юрьевна и выключив воду, повернулась к дочери. Она осмотрела худое, осунувшееся лицо. Не смотря на это во взгляде как и всегда сияло желание выступать на сцене. — Посмотри на себя, кожа да кости.

Маша мягко улыбнулась, и чтобы мама не сильно беспокоилась, схватила со стола яблоко и показала ей.

— Это не завтрак, это еда для птиц, — Маша на это только фыркнула. Не набивать же ёй желудок перед репетицией. Она должна порхать по сцене, а не напоминать бегемота в балетной пачке. — Не зря у тебя живот болит второй день. Тебе надо больше есть.

— Ладно, ладно. После репетиции поем нормально. — как всегда согласилась Маша, внутренне закатывая глаза — Поцеловала мать в щеку и отправилась собираться, потому что до начала занятий в Академии, оставалось чуть более часа. Она выходила из подъезда пятиэтажного дома, прекрасно зная, что за ней пристально наблюдают такие же, как и у нее синие глаза матери. Маргарита Юрьевна беспокоилась за дочь. И наверное, впервые за много лет это было оправдано. Поступление и подготовка к первому концерту далась Маше нелегко. Она ложилась спать позднее обычного и еще раньше просыпалась, а о нагрузках, сравнимых разве что с подготовкой к олимпийским играм и говорить нечего.

Она знала, что мама будет смотреть в окно до тех пор, пока дочь не скроется за крупными деревьями тополя. Их как и многие другие окружающие её вещи, Маша рассматривала по пути на остановку.

Лето уже закончилось, и осень только-только начала заявлять о своих правах. В городе с миллионом одиноких и не очень сердец начинался новый день. Солнечные лучи пробивались сквозь утреннюю дымку, в которой кружились чуть пожелтевшие листья. Люди разбегались по делам, будто муравьи. Москва не терпела медлительность ни в людях не в их действиях, и порой сильно мстила за промедление. Этот день не был исключением — шумное рабочее утро, как огромный пароход уносило жителей по волнам Москвы реки.

Маша давно привыкла к этому ритму и не боялась трудностей. Она встречала их, как старых друзей — тепло, радостно и без страха. Ведь они закаляли характер, они делали её сильнее. Так учил её отец, показавший ей в пять лет мир балета и умерший ещё через пять от сердечного приступа, так учила её мать, оставшаяся одна содержать трех детей — Машу и двух близнецов Марка и Кирилла. Преподаватели в балетной школе тоже были щедры на жизненные уроки: упала — встань и танцуй дальше, ошиблась — сделай вид, что так было нужно, больно — терпи и улыбайся. «Тебя ждет большое будущее», — утверждали они, и трудности только помогут приблизить минуту славы и возможность выбраться из той ямы, в которую загнала их семью смерть отца.

Но сегодня старые друзья подводили. Тянущая боль в правом боку не давала покоя, и выступление, на котором недавно поступившая студентка лучшего хореографического вуза в стране должна блистать, было близко. «Но-шпа» — Маша закидывала в себя уже третью пилюлю — не помогала. Лекарство лишь приглушало тянущую боль, словно накрывая прозрачным колпаком.

Маша спустилась с трамвая, проигнорировав заинтересованный взгляд незадачливого ровесника, который смотрел на неё всю дорогу, и помчалась в здание с колоннами — построенное еще в восемнадцатом веке, а ныне названное Академией Танцевального Искусства имени М. Павловой. Солнце уже позолотило лепнину вдоль крыши и ярко слепило красивое лицо Маши. Привлекательная внешность помогала продвижению в балетной карьере, и Маша не стеснялась пользоваться благами, одарившими её природой: длинными ногами, тонким станом и густыми темными блестящими волосами.

Очередной спазм боли в животе накрыл на лестнице и она неожиданно охнула. Резкий взгляд на ногу, её основной инструмент ремесла и облегченный выдох.

Просто подвернула. С кем не бывает.

На самом деле не бывает. Осознание этого протянуло через тонкое тело нить липкого страха.

Маша открыла тяжелую дубовую дверь и с удовольствием вдохнула запахи дерева, мрамора и мела. Процокав низкими каблуками по паркетному полу, она разделась и сразу поспешила в Актовый зал, на ходу закидывая в себя очередную порцию обезболивающего.

Спустя полчаса изнурительной репетиции, где Маша играла главную роль в представлении, и была Терпсихорой, она почувствовала, как темнеет в глазах. Но воля и самонадеянность не дали и шанса проскочить искре сознательности и мысли о том, чтобы попросить перерыва. Она продолжала парить по сцене, как лебедь, взмахивая изящными руками и выполнять гран-жете.