Оксана Алексеева - На моей планете сегодня дождливо [СИ]

Надо вставать. Идти. Она проснется. И когда это случится, я уже не отпущу ее. Плевать на Дениса, на ее любовь, я буду держать ее в руках, чтобы больше не чувствовать этой пустоты. Нет. Когда она проснется, я отпущу ее на все четыре стороны, пусть идет, куда пожелает, пусть будет с тем, с кем пожелает. Лишь бы проснулась.

Я здесь, Рома, я здесь! Почему же ты меня не слышишь! Кричу это далеко не в первый раз, но он даже не вздрагивает, хотя и ощущает мое присутствие. Думает, что это ощущение — нормально. Я уже не зажимаюсь в нем, когда он идет в туалет, принимает душ, смотрит на себя в зеркало в ванной — все равно бессмысленно. Если мое тело умрет, я так и останусь «подселенцем», безмолвным зрителем в его кинотеатре.

— А если она очнется… овощем? — спрашивает Денис. Он пьет кофе на кухне, смотрит на меня.

— Нет. Все будет хорошо. Мозг не пострадал настолько, гипоксия незначительная — люди отходят и после худшего. Все будет хорошо, надо просто подождать.

— Почему тогда она не просыпается? — сдавленно.

— Наверное, решила отдохнуть от твоего назойливого внимания? — шучу я.

Но Денис не смеется. Денис больше не сияет. Он осунулся, выглядит больным. Это больше не Денис.

— Я пойду, с собакой погуляю, — говорит он и направляется в прихожую. Барсюля тут же подбегает к нему — он уже тоже привык к новой обстановке. Скулит только ночами, спать мешает.

Смотрю брату в спину, хочу обнять его, утешить, но не знаю, что сказать. Я тоже этого хочу, Ром, я тоже.

Сейчас поеду в Центр. Потом в больницу, чтобы узнать, что ничего не происходит. Потом… Наверное, стоит заглянуть к Алине — мне нужно что-то, чтобы отвлечься. Нет, Ром, только не это… Не делай это со мной, не заставляй меня в этом участвовать!

Смотрю на себя в зеркало, вглядываюсь в глаза, будто сквозь них увижу ее. Я злюсь на нее. Злюсь слишком сильно. Наверное, когда она проснется, когда она будет совсем здорова, я ударю ее. Я злюсь на нее… до безысходного отчаянья, до ненависти к себе. Я мог бы пройти в реанимацию, проведут знакомые. Но я не пойду. Не могу. Не выдержу. А мне нельзя сорваться — когда она проснется, я должен быть в полном порядке. И нам позвонят.

Зачем ты винишь себя, хороший мой? Это я сглупила, только я. Когда я проснусь, когда буду совсем здорова, можешь меня ударить.

Алина красавица. Просто шикарнейшая женщина из всех, что я видела не на экране телевизора: светлые — светлее, чем у Дениса — волосы, огромные глаза, игривая улыбка. Одежда не способна скрыть ее фигуру — большая грудь и тоненькая талия. Настраиваюсь на то, что в скором времени мне придется лицезреть все это без одежды, под собой, стонущую. Кричу снова, но он опять не слышит.

Сажусь в кресло, Алина мне тут же протягивает бокал с вином. Выпиваю залпом. Сам наливаю еще.

— Мне Захарченко сегодня жаловался, что без твоей подписи ничего никуда не пойдет. Ты почему к нему не заехал? — голос у нее тоже приятный.

Качаю головой. Не хочу объяснять, что просто-напросто забыл про Захарченко. Алина сама разберется со всей текучкой.

— Что с тобой? — она наклоняется ближе, и в ее глазах уже нет игривого лукавства. — Рома, Ромка, что с тобой?

Морщусь, отвожу взгляд, жмурюсь, пытаюсь прийти в себя. Алина обнимает меня порывисто.

— Что случилось, Ромка? — она гладит меня по волосам, прижимает к себе.

И он наконец-то плачет. Я рада за него, он все время держался — а это напрасно. Боль нужно хоть куда-то деть. Он так и не хочет ей ничего рассказывать, хотя точно знает, что она поймет. Они не просто любовники и коллеги по работе; они, скорее, друзья.

Гораздо позже он просто уходит, понимая, что сегодня не лучшее время, чтобы с привычной легкостью потрахаться. Я даже завидую — его любовь к ней сложная, основанная на уважении и привычке. Но Алина не нужна ему постоянно рядом, только когда это необходимо. И сейчас она сделала для него что-то настолько важное, что никто не смог сделать — не дала сойти с ума от титанического перенапряжения.

Такси везет его к больнице, но уже возле входа он передумывает и называет домашний адрес. В квартире Аленка с Денисом. Рома смеется над ее ультрамариновыми брюками с подозрительными разводами, а потом идет спать. Лежит опять в постели долго, не шевелясь. Он не думает обо мне. Он ни о чем не думает.

Рома, я застряла в тебе. Возможно, тебе стоит ко мне все-таки приехать — Настя с Денисом уже были. Мама, папа и сестры — были. Но помочь мне должен ты, я не знаю как. Приедь, посмотри на меня, возьми за руку, может, мне удастся вывалиться в себя? Вряд ли, но ведь это и тебе нужно.

— Кира, — он говорит это вслух, заставляя меня замереть от надежды. — Где бы ты ни была сейчас, если ты можешь прочитать мои мысли, то прочитай уже их!

Я могу, Ром, я все вижу. Я все-все понимаю.

День проходит за днем. Ничего не меняется. Все со временем приходят в норму. Только Барсюля продолжает скулить по ночам, мешая спать. Только Рома постоянно, даже во сне, ждет звонка. Но не такого:

— Ромка, — Настя плачет, пытается говорить отчетливо, но задыхается. — Ром, приезжай. Я тут сейчас. Все очень плохо. Приезжай. Они не знают… Ей же всего двадцать два, но сердце… Готовят электрическую дефибрилляцию…

Он срывается с места, не смотря, что надевает на себя. Не будит Дениса. Вызывает такси уже в подъезде. Именно сейчас он сорвется. И в этот момент я из него вываливаюсь.

Открываю собственные глаза, вижу врача, который держит в руках круглые штуки с проводами.

— Очнулась, — говорит ровным тоном, но быстро. — Показатели?

Ему что-то отвечают, мне ставят укол в катетер, достают из горла что-то длинное. Противно до ужаса, теперь там все свербит. Хочется снова уснуть, но я не позволяю себе — и так проспала все на свете.

Потом вижу Настю, она в белом халате, очень нелепо одновременно плачет и смеется, зажав ладонью рот. Врач снова осматривает меня, поздравляет, называет своим личным чудом. Не могу удержаться и засыпаю.

Когда открываю глаза, наконец-то вижу его. Сидит на стуле, замечает мое пробуждение. Серьезен.

— Привет, — у меня что-то с голосом. Получается не звук, а скрип какой-то.

— Привет, — почему-то мешкает. — Если все будет хорошо, тебя уже завтра в терапию переведут.

— Ром… — он наклоняется ближе, чтобы мне не приходилось напрягать голосовые связки. — Почему ты не улыбаешься?

Он немного нервно усмехается, отводит взгляд.

— Там сейчас полкоридора улыбающегося народа. Тебе должно хватить. Всех сюда не пустят, Настя только маму твою проведет.

Он в порядке. Взял себя в руки настолько, что никто бы и не понял, насколько он рад. Встает, чтобы уйти.

— Рома, — он слышит, оборачивается. — Скажи, что ты счастлив, что я вернулась.