Ирина Градова - Пять причин улыбнуться

Папа спокойно объясняет, что никакая Лерочка с ним не едет. Потому что Лерочка никогда и никуда не ездит. Она — самая обычная секретарша, а секретарш в поездки не берут. И вообще, если бы у папы был выбор, он посадил бы на место Лерочки какую-нибудь старую грымзу, чтобы поберечь мамины нервные клетки.

Все это папа говорит очень спокойно, потому что его сложно вывести из себя. Он у нас человек рассеянный и часто забывает сделать то, о чем его просили. Но зато никогда не кричит, потому что любит маму. Или потому, что он просто такой человек. Иногда папа напоминает мне лифт в нашем подъезде. Нужно два раза нажать на кнопку, чтобы лифт понял, куда ему надо ехать. Такой вот задумчивый лифт. И папа такой же задумчивый. Но папино спокойствие, увы, не спасает нас от маминого крика. Она человек добрый, но вспыльчивый. Правда, отходит она быстро и, если не права, всегда извиняется.

— А меня ты тоже считаешь старой грымзой? — заводится мама. — А, Вить? Наверное, по сравнению с Лерочкой, я — толстая старая уродина?

Я не видел Лерочку, но мамины слова ставят меня в тупик. Если она — уродина, то Лерочка, как любит говорить Олька, наверное, «мисс Вселенная»…

— Светик, ну перестань, — оправдывается отец. — Что за глупости? Ты у меня красавица и умница. И мне никто, кроме тебя, не нужен. По-моему, это и без слов понятно…

— Что понятно?! — взрывается мама. — Что ты сматываешься черт-те куда, на ночь глядя?! И врешь про какую-то командировку?

— Я не вру, — бледнея, отвечает отец. Теперь я вижу, что и он не на шутку рассердился. — Я тебе никогда не вру. И, честно говоря, меня достало все время оправдываться за то, в чем я не виноват…

— Ах, достало! — вопит мама и трясет сигаретой перед папиным лицом. — Может, и я тебя достала?!

Папин растерянный взгляд ползет по холодильнику и наконец обнаруживает меня. Мама тоже поворачивается — в ее глазах я вижу вспышки синих молний. Мне становится не по себе, но сбежать из кухни я уже не могу: тапочки словно приклеили к полу.

— Вась, ты бы вышел, а… — предлагает отец, и я отклеиваю от линолеума прилипшие тапки. Олька, скорее всего, еще болтает с Катюхой, но я полон решимости получить уготованные мне тумаки. Это, пожалуй, лучше, чем смотреть в мамины злющие глаза, слышать укор в папином голосе и вообще чувствовать себя маленьким шпионом.

За моей спиной раздается хлопок кухонной двери. Если маме удастся вывести из себя отца на этот раз, то лучше не быть этому свидетелем. Мой папа умеет сердиться молча, но видеть его бледное и злое лицо с поджатыми губами гораздо страшнее, чем слышать мамины крики.

Олька даже не оборачивается в мою сторону, чем ставит меня в тупик. Я задерживаюсь возле телефона, чтобы она меня заметила и я понес наконец заслуженное наказание. Но сестра сосредоточенно слушает Катюху, лопочущую на другом конце провода, и лицо у нее такое грустное, что я бы предпочел тумаки, чем видеть ее расстроенной. Вообще-то я очень люблю Ольку, хотя редко упускаю возможность сказать ей какую-нибудь гадость. Такой уж у меня характер…

Вернувшись к себе, я снова заваливаюсь на диван с книжкой, которую стащил с полки в комнате родителей. Я подумал: если предки читают эту книжку, значит, она взрослая. Но книжка почему-то оказалась о детях. Поначалу я расстроился, но потом зачитался, и мне даже понравилось. Честно говоря, я не очень-то люблю детские книжки, потому что они какие-то наивные. Но эта — не такая уж и наивная. Со смыслом, как говорит Олька.

Дверь опять хлопает — я снова откладываю «Убить пересмешника» и несусь в коридор. Пришел дедушка Сема, Семен Арсеньевич, но ушел папа. Уехал в свою однодневную командировку и даже не попрощался. Видно, крепко мама его вывела. Мне становится очень грустно, и дедушка сразу это замечает.

— Чего нос-то повесил? — спрашивает он. — Смотри, будет у тебя нос книзу расти.

— Не будет, — отвечаю я, тычась носом в рукав дедовой рубашки, пропахшей табаком. — Деда, а мы в деревню едем…

— Да неужто? — удивляется дед, а у самого такое лицо, будто он знал об этом еще до того, как я проболтался. — А куда это Витька понесся? Даже не поздоровался…

— Они с мамой поссорились. Только не говори, что я сказал, — бормочу я деду под мышку. — Мама его опять приревновала.

— Светик — приветик, — вздыхает дед, разувается и отправляется на кухню.

Я почти уверен, что ужинать мы будем пирожками с капустой. Дедушка всегда печет их, когда у мамы плохое настроение. Она обожает эти пирожки, а дед любит делать ей приятное. Правда, мама, наевшись пирожков, называет деда «змеем искусителем» и говорит, что он «сорвал ей всю диету».

Я плетусь за дедом на кухню. Мне нравится смотреть, как он готовит. Но помогать я не люблю, потому что очень боюсь духовки. Еще в раннем детстве бабушка сказала мне, что внутри духовки живет страшный черный зверь, который кушает непослушных детей. Сейчас-то я понимаю, что никакого зверя в духовке нет и все эти бабулины россказни — всего-навсего способ отправить меня подальше от опасной плиты. Но страх все равно остался…

Дед смотрит на маму, а мама смотрит на деда. Иногда мне кажется, что они понимают друг друга без слов. Он угадывает ее настроение по влажным синим глазам и пепельнице, заваленной окурками, а еще по закушенной губе, которую мама, наверное, решила съесть вместо дедовых пирожков.

— А Витька, что ж, не едет? — спрашивает дед, и мама задумчиво наклоняет голову, словно сама не знает ответа на этот вопрос.

— Его в командировку отправили, — отвечает она после долгого раздумья. — Обещал, что завтра вечером будет в Туле.

— Обещал — значит, будет, — уверенно заявляет дед, и от этого мамины глаза становятся чуточку светлее. — Там, видать, и встретитесь… А может, возьмете с собой старика? Мне тут скучно будет без вас…

Мама кивает. Она наверняка рада, что дед напросился с нами, потому что без деда наш отдых в деревне превратится в полную неразбериху. Что до меня, моему восторгу нет предела. Я висну на шее у дедушки, который, в отличие от мамы, готов терпеть во мне «маленького внучка», и изливаю на его серебристо-седую голову поток благодарностей.

А потом дед начинает возиться с тестом для пирожков, а мама режет для него капусту. Потихоньку на кухне воцаряется атмосфера тихого семейного благополучия, и ссора родителей отходит на задний план. Даже Олька, сосредоточенно сдирающая с лука шелуху, похоже, смирилась с тем, что любоваться ее купальником будут только куры да деревенские ребятишки.

И вот уже кухню обволакивает теплый запах пирожков, а мы сидим за столом и в благожелательном молчании пьем горячий чай, за обе щеки уплетая дедову стряпню. От горячего чая и пышущих жаром пирожков всех клонит в сон. Вставать завтра рано — мама хочет приехать в деревню днем, чтобы до вечера привести дом в порядок.