Эльвира Владимирова - Безнадёжная любовь

Вика подходит к Даньке, садится рядом, полотенце плавно обхватывает ее плечи.

— Дань! Почему ты не купаешься? — спрашивает Вика, хотя прекрасно знает, что Данька лишь минуту назад вылез из реки, даже губы у него до сих пор синеватые и мурашки проступили от холода.

— Ты хорошо плаваешь, — тут же добавляет она, не дожидаясь ответа.

— Угу, — соглашается Данька.

Ничего удивительного. Он родился и вырос у моря да еще когда-то серьезно тренировался в бассейне. Но он не рассказывает горделиво об этом девочке Вике, а та смотрит на белесое, выгоревшее небо.

— Как сегодня жарко! Из реки вылезать не хочется.

Данька уже прошел эту стадию, докупался до посинения, так что раскаленный берег и беспощадно палящее солнце кажутся ему раем, но он все равно согласно кивает.

— А как здесь зимой? — отчего-то вспоминает в такое пекло о зиме Вика. — Здесь, наверное, и снега-то никогда не бывает. Только дождик, — сама Вика живет в среднерусском городе Туле. — Ну что это за зима без снега?! Кругом сырость и грязь, ни на лыжах не покататься, ни на коньках, — Вика улыбается и чуть насмешливо спрашивает: — Ты умеешь на лыжах кататься?

Данька ежится и внезапно чувствует холодные, безжалостные уколы снежной крупы.

— Ненавижу снег.

Вика смотрит удивленно, некоторое время молчит. Она умная девочка и тактично забывает о зиме, снеге и лыжах, но, не удержавшись, вновь спрашивает:

— Дань, а тебя как полностью зовут? Данила?

Данька немного обижается за свое имя.

— Вот еще! — возмущенно хмыкает он. — Богдан.

Методические указания по диспансеризации при некоторых внутренних заболеваниях. Диспансерное наблюдение этой группы больных имеет следующие цели: 1) профилактику прогрессирования заболевания; 2) предупреждение очередных рецидивов болезни; 3) профилактику или раннее выявление признаков развития злокачественной опухоли…

Город был пустынен и незнаком, совершенно незнаком, хотя иногда возникало чувство забытого, неосознанного родства. Но нет, нет… Совершенно чужие, никогда ранее не виданные улицы и дома, несмотря на все их заброшенное архитектурное однообразие. Они не были уродливы, и в планомерно выстроенной похожести временами виделась неброская ровная красота упорядоченности, прямых линий, резко очерченных углов, четких силуэтов. И ни одного человека вокруг, ни одного движущегося, выделяющегося пятна, только дома плавно проплывают мимо, потому как не слышно даже звука собственных шагов, и от этого кажется, что ты не идешь, а стоишь на месте, а громады домов неслышно плывут тебе навстречу.

Тишина кругом, ни звука, ни шороха, ничего, только дома, дома, чистенькие, новенькие, на которых не найдешь и следа присутствия человека.

Они не заброшены, ведь тогда кто-то должен был их забросить, а здесь никого не было, никого, только пустота и тишина. Нет, даже и их нет здесь. Ведь тишина может существовать только рядом с шумом, а пустота — рядом со скоплением чего-нибудь. А здесь нет ничего, здесь никогда не слышали шума, да никто и не мог здесь слышать.

Жутко. Нет, не страшно, для страха всегда есть причины, а здесь нет ничего, ничего, тем более причин. Но беззвучие, безлюдье, безжизненность давят. Откуда у ничего берутся силы, чтобы мучить и пугать? Оно ведь всего лишь ничего, у него ничего не должно быть. Отчего же оно так осязаемо? Его несуществующие пальцы сжимают до боли сердце, его тишина оглушает, его покой страшит. Зачем здесь столько домов, столько места для того, чтобы жить, где никто не живет? Почему им нет конца? И даже если бежишь, ничего не меняется. Дома ровно плывут навстречу, и никаких перемен, только дыхание начинает с хрипом вырываться изо рта, обжигает горло и раздирает грудь. А кругом по-прежнему тишина и дома, дома, дома…

Аня торопится открыть глаза, чтобы скорей увидеть знакомые предметы в обжитой уютной комнате, увидеть теплую темноту ночи и Алешку. Вот он, совсем близко. Его мерное дыхание касается волос, его рука все еще обнимает ее. Почему во сне она не чувствовала его руку? Почему была безнадежно одинока?

Аня осторожно гладит прохладную, щеку, шершавую и чуть колючую от отросшей за день щетины. Алешка ничего не замечает, крепко спит, и Аня рассказывает ему неслышно: «Мне было так страшно. Я так испугалась. Пожалуйста, не оставляй меня одну».

Она очень волновалась, сходя с поезда. Пожалуй, волнение она почувствовала еще тогда, когда впервые поняла, что должна непременно ехать. Ее не так пугало расставание с родителями, прощание с привычной жизнью, дорогим сердцу домом, переселение в далекий незнакомый город. Больше всего Аню пугало то, что этот город был ей не так уж незнаком. С меньшей тревогой она бы поехала на край света, в необжитые районы и неприступные края. Отчего?

Алешка считал, что ей просто страшно оказаться вдруг без маминой и папиной опеки. Она соглашалась. Алешка просил ее не бояться и говорил, что любит, что все сделает для ее счастья. Аня успокаивалась от его объятий и ласк. Для нее не могло существовать причин отказаться от переезда. Глупо отговариваться тем, что в Алешкином городе живут ее недавние воспоминания, ее невозможная, напрасная любовь, которая с самого первого момента была обречена на несуществование, на бессмысленную жизнь и безнадежно неминуемый конец. Она боялась нечаянно вернуться в нее, пусть только памятью, жестокой неуправляемой памятью.

Прошедшее вспоминалось удивительной сказкой, сбывшейся мечтой. Коварная память старательно отметала плохое и печальное и дразнила чудом, нереальной романтичностью и счастьем. Но ведь она счастлива и сейчас! Потому что рядом были Алешка и, конечно, маленькая, такая родная и бесконечно любимая Сашенька.

Так зачем же память порой возвращает туда, во времена пятилетней давности, совсем-совсем короткие и оттого совершенно незабываемые времена?

Прошел уже год со дня их приезда, и, слава богу, прошлое оставалось только воспоминаниями да редкими снами, а когда-то знакомый город открывался по-новому, словно она видела его впервые или вовсе ничего не помнила с того своего первого приезда.

Они жили с Алешкиной бабушкой, доброй и чрезвычайно живой старушкой, искренне полюбившей Аню, особенно с тех пор как родилась Сашенька. Прабабушка души не чаяла в своей единственной правнучке и была безмерно благодарна жене внука за такой подарок ее старости. Ане тоже нравилась баба Сима, ее мудрые, проницательные глаза, мягкий нрав и неугасающая жизненная сила.

Чего же еще желать? О чем же еще мечтать? Все и так замечательно! Зачем же вспоминать давние дни, которые еще до того, как наступили, уже были безвозвратно прошедшими? Зачем вспоминать сон, он же настолько нереален? Зачем, когда есть счастливая славная жизнь, о которой всегда и мечталось?