Эльвира Владимирова - Безнадёжная любовь

Средний рост, тонко обрисованные черты, серьезные внимательные глаза. Он всегда аккуратен, собран и, пожалуй, даже официален внешне. Никите он сначала показался непростительно хилым и слабым. Пиджак или джемпер слишком обманчиво очерчивали фигуру Гриши. Но наступившее тепло и короткие рукава летних маек обнажили его жилистые руки, крепкие, словно металлические, а Сашка, не выдержав насмешек братца над стройной худощавостью своего друга, призналась, снисходительно глядя на Никиту, что Гриша уже однажды простреленный, не считая всяких мелких неприятностей.

Гриша работал опером.

«Может, поэтому, — думал Никита, — мама так доверяет ему, почти не переживая за Сашку, если она с ним без скандалов разрешает ей не ночевать дома. Вот если бы он, Никита, пропал на всю ночь, такое было бы…

Гриша старше Сашки на пять лет. Аня приняла этот факт как должное.

Иногда он не появлялся несколько дней. Саша грустила, становилась вялой и безразличной ко всему. Аня не сердилась, не раздражалась и — удивительно — по-прежнему не хотела понимать, что и Никита тоскует без капризной порывистой Инки.

Конечно, мама хотела, чтобы подружка сына была благовоспитанной тихоней, скромной симпатяшкой с вечно потупленными глазками или начитанной умницей, которая знает обо всем на свете! А он, дурак, влюбился в Инну. Ни у кого не спросил, ни с кем не посоветовался. Особенно с ней…

Никита не представлял, что мама сама не знает, какой бы хотела видеть его девушку, что она заранее настроена против, что она очень ревнует — и не только его, но еще и того, чьи черты находит в сыновьем облике.

Сашке было плохо без Гриши.

Он стал частью ее мира, ее ощущений, частью ее самой, и она не хотела воспринимать себя ущербной, заброшенной, разделенной и разлученной. Она всегда что-то искала в жизни, выбирала свое, близкое и необходимое, так необходимое, что, не имея этого, чувствовала в себе и возле себя пустоту.

Саша задумывалась об отце.

Если бы он ушел раньше, пока она была еще маленькой девочкой, это показалось бы ей невыносимым и неисправимым. Наверное, она бы плакала, непередаваемо страдала. Сейчас она уверяла себя, что отец ушел не от нее, ее он любит по-прежнему и всегда помнит, и где бы он ни жил, никогда не перестанет ее любить и помнить.

Эти мысли всегда помогали Саше противостоять новой, недавно образовавшейся пустоте, но та упрямо напоминала о себе, болела — странно, как пустота может болеть? — и вдруг забылась, когда появился Гриша.

Никогда и ни с кем еще Саша не чувствовала себя так надежно и уютно с тех самых пор, когда крошечным несмышленышем прижималась к маме или отцу, только так осознавая себя уверенной и неуязвимой.

Потом она поняла: и мама, и отец тоже могут быть беспомощными, нуждающимися в поддержке, они не в силах уберечь от всех забот и проблем, как бы им ни хотелось.

Конечно, Гришка тоже не мог. Но рядом с ним или хотя бы зная о его существовании Саша верила, что все будет хорошо, как бы плохо ни начиналось, как бы ужасно ни шло, в конце концов все будет хорошо. Саша знала: она всегда найдет у него не только ласку и нежность, но и понимание. Она могла болтать с ним о малозначительных пустяках, но могла разговаривать и о совершенно серьезных, по ее мнению, вещах, о чем другие говорить либо совсем не собирались, не понимая их значения, либо рассуждали банальными чужими фразами, вызывая разочарование и досаду.

Саша сидела на остывающем песке, куталась в темноту ночи и кидала камешки в спокойное, едва заметно дышащее море. Камешки — круглые, ровные, ни одного острого выступа — робкой прохладой касались горячей ладони, и Саша отбрасывала их почти незаметно для себя. Они падали в воду с легким всплеском, мгновенно поглощаемым окружающей тишиной.

Саша ни о чем не думала, только ощущала себя в этом мире между небом, морем и землей.

Гриша сидел чуть поодаль. Она не видела его.

Ей и не надо было его видеть, прикасаться к нему, ей достаточно было знать о его присутствии. Он здесь, рядом, совсем недалеко. Он смотрит на нее, не сводя глаз, взглядом рисуя в темноте ее силуэт. Она чувствовала этот взгляд так же ясно, как видела перед собой таинственное мерцание моря, как вдыхала чистый соленый воздух, как ощущала пальцами гладкую поверхность камешка. Саша встала, зная, что и он сейчас поднимется, зашагала неторопливо от пенной кромки воды, зная, что он идет следом, догоняет. Теперь он совсем-совсем близко.

Саша внезапно остановилась и обернулась. Гришка от неожиданности почти натолкнулся на нее. Она, ощутив прикосновение всем телом, обвила руками его шею.

— Все! Попался!

— Нет. Это ты попалась! — он обнял ее и сурово сдвинул брови. — Ты собираешься за меня замуж?

Саша улыбнулась, потом опечалилась, посерьезнела и опять улыбнулась.

— Мне очень-очень хочется сказать «да».

— Так в чем же дело?

Саша вздохнула, пожала плечами.

— Мне кажется, я еще слишком маленькая и глупая для замужества. Подожди, пока я подрасту и поумнею.

Вдруг что-то в небе привлекло ее внимание. Она вскинула голову.

— Смотри! Смотри! Звезда падает, — она проследила путь яркой крошечной искры на темном покрывале неба, поворачиваясь вслед за ней. — Скорей загадывай желание! — и прислонилась к Грише спиной.

Он обхватил ее за плечи, качнул аккуратно.

— Такая маленькая девочка.

— Вот видишь!

Он поцеловал ее в затылок.

— Но я хочу, чтобы у меня была девочка-жена.

— Да? — изумленно воскликнула Саша, ее мысли метались. — Ты читал «Дэвида Копперфилда»?

— Нет, — теперь пришла очередь удивляться Грише. — Почему ты спрашиваешь об этом?

— Так. Небольшой каприз, — Саша беззаботно махнула рукой.

— Только ты можешь, когда тебе делают предложение, вспоминать о Диккенсе.

Саша лукаво улыбнулась.

— Знаешь, что «Дэвида Копперфилда» написал Диккенс?

— Сашка! Веди себя прилично!

— Что? Ах, да! — она заворочалась, делая вид, что пытается освободиться от объятий. — Немедленно отпусти меня. Неприлично обниматься в общественных местах. Ты-то об этом должен знать.

Звезды замерцали, небо склонилось, море накатило волной. Они не просто присутствовали, они наблюдали за этими людьми, они жили в их жизни и переживали за их жизнь.

Никита сидел верхом на скамейке и следил за порхающей вокруг Инной. Та, словно красивая бабочка, то приближалась, то удалялась, никак не давалась в руки и нестерпимо манила.

Вот подошла сзади, положила ладони на плечи. Он чувствовал каждый ее пальчик и не шевелился, боясь спугнуть Инку и лишиться этого чудесного, сладкого до боли ощущения.

— Представляешь, он живет в том доме! — она наклонилась через Никитино плечо, коснулась волосами щеки, указала на темнеющий за деревьями дом. — Второй подъезд. Тридцать девятая квартира.