Эльвира Владимирова - Безнадёжная любовь

— Ой, Саша! Придет же тебе в голову! Ты лучше представь, что он всегда будет рядом, будет заботиться о тебе.

— Он и сейчас заботится.

— Ну не знаю. Да и виданное ли дело, чтобы мать уговаривала дочь выйти замуж за человека, которого та любит. Давай лучше я скажу, что он тебе не пара, чтобы ты не смела и думать о семейной жизни, что ты еще маленькая и тебе еще рано. И ты наперекор мне выйдешь замуж за своего Гришу.

— Да ну тебя! Я же серьезно.

Саша действительно думала серьезно. Она прекрасно знала, что никто ей не нужен, кроме Гришки, что она любит только его, и надеялась, что это продлится вечно. Она была счастлива сейчас, так разве надо делать что-то еще, если уже хорошо? Разве следует что-то менять? А вдруг перемены разрушат счастье?

«Какая из меня жена! — решает Саша. — Готовить я не люблю. Когда меняют установленный мною порядок, тоже не люблю. И страшно. Без мамы. Без Никиты. Вдруг я сварю суп, а Гришке не понравится, и он навсегда во мне разочаруется. Сейчас-то он не знает, как я варю суп. Вот если бы Гришка ничего не ел… Фу, какие глупости! А это, наверное, так удивительно — быть невестой! Белое платье… Нет, что бы ни говорили, жутко хочется прожить день так необычно, пусть даже как все остальные невесты. Белое платье. И все, наверное, какое-то непривычное, незнакомое, и даже Гришка. И… не знаю!»

— Мам! А ты бы вышла за Гришку замуж?

— Боже мой, Саша!

— Ну мам!

— Нет. Конечно, нет! — Аня внимательно следит за дочерью.

Ага, так и есть! Саша обижается за своего обожаемого Гришу и возмущается.

— Это почему? — дерзко смотрит в глаза.

— Я для него слишком старая, — смеется Аня.

— А если бы…

— Саша, Саша, Саша! — торопливо перебивает дочь Аня. — Что ты говоришь! Все равно никто, кроме тебя, не сможет решить. Ни я, ни Никита. Надеюсь, его ты не спрашивала, вышел ли бы он замуж за твоего Гришу?

Саша обидчиво поджимает губы, потом вздыхает и, словно маленький ребенок, смущенно теребя воротник легкой рубашки, спрашивает:

— Но ты не против?

— Не знаю. Мне страшно. Я очень волнуюсь.

— И ты? — Саша искренне удивлена. — Но почему?

— Двадцать лет была у меня дочка Саша, и вдруг кто-то ее забирает.

Подкрадывалась темнота.

Ни Сашки, ни мамы. С сестренкой-то все понятненько: конечно же, она со своим ненаглядным Гришенькой. А мама? Впрочем, Никита уже давно не маленький, и даже в глубоком детстве он не боялся оставаться дома один.

И мама, и Саша довольны, что он порвал с Инной. Несомненно! И за своей мелкой радостью они не замечают, что ему одиноко. А ему действительно одиноко, но теперь уже нельзя легко помириться. Не хочется. Не поможет. Остыло. И Инка уже не приходит и не плачет.

Да может, она уже и не помнит о нем! Нашла себе другого. Прекрасно! Пусть теперь достает его.

Звонок. Это, наверное, мама. Могла бы открыть своим ключом, а не гонять Никиту. Хотя… хорошо, что она пришла.

— Ты? — Никита не включил в прихожей свет, и, возможно, поэтому так необычно блестят в полутьме Инкины глаза.

— Только не прогоняй меня, ладно?

Никита растерялся, услышав непривычно тихие жалобные слова.

— Нет. Что ты! — он тянется к выключателю, но Инка, уловив его движение, по-прежнему робко просит:

— Не надо. Лучше без света. Ты же все равно прекрасно знаешь, какая я. Если еще помнишь.

Никита молчит. Он не знает, что сказать. Он нерешительно топчется в комнате, не понимая, что делать.

— А я знаю, как выглядишь ты. Все-все знаю. До мельчайшей черточки. Я помню. У тебя маленький шрам на подбородке.

Никита слушает Инкин дрожащий голос. Да, у него на подбородке есть едва заметная впадинка. Когда-то давно, еще маленьким, он упал, расшибся и…

Он мгновенно забывает обо всем, потому что теплый нежный Инкин палец касается его лица.

— Вот здесь. Правда?

Она ошибается совсем чуть-чуть, но какое это имеет значение. Инка совсем близко, он чувствует ее тепло. Ее ладонь скользит по щеке, выше, Инка движется за ней и легко, едва ощутимо прислоняется всем телом.

И больше Никита не помнит ничего, только ее нежную кожу, горячие губы, мягкий шелк волос да ее руки, еще более смелые, еще более неудержимые, чем у него.

Он с силой сжимает ее плечи. Еще никогда, никогда такого не случалось. Она всегда держалась недотрогой и решительно останавливала его, когда он уже не в силах был сдерживать свои желания.

А сейчас?

Она готова на все, только бы вернуть его? Почему она решила, что он захочет вернуться даже после?..

Что-то холодное, рассудительное ворвалось вдруг в бушующую страстность происходящего, и, на мгновенье отстранившись от пылающих губ, упираясь коленом в податливую мягкость кровати, Никита чарующим голосом, насыщенным любовью данных не ему ночей и бесстрастностью чужого, еще не владеющего им невозмутимого цинизма, прошептал:

— Подожди. Я должен сказать. Сейчас я не устою, но потом… Это ничего не изменит. Я не могу тебя любить.

Инка, не успев понять, еще какое-то время тянется к нему. И вдруг, став жесткой и напряженной, отшатывается, отскакивает, будто не по своей воле, а отброшенная неведомой силой.

— Подонок! Терпеть тебя не могу! И всегда, всегда, всегда мне было смешно, так смешно тебя изводить! Ты — придурок! Тормоз! Ненавижу тебя!

Аня притягивала Богдана давно, еще тогда, когда была наивной, доверчивой девчонкой, притягивает и сейчас, когда уже безвозвратно изменилась, стала взрослой и сдержанной, немного другой. Но точно так же, как и раньше, она легко, с самого первого взгляда поверила, что между ними не может случиться ничего плохого.

Она не старалась сделать вид, будто забыла о том, что связывало их в прошлом, не пыталась переиначить события и придать им другой смысл, не раскаивалась и не сожалела. Она твердо была убеждена, что они просто старые знакомые, друзья, и ни один из них не возлагает особых надежд на неожиданную встречу, хотя оба сейчас одиноки и вполне могли бы ухватиться за предоставленный шанс уже в который раз начать все сначала. Это смешно, глупо, наивно примерять вчерашние события к настоящему дню.

Невероятно, что они вообще встретились.

Внезапно нагрянувший возбужденный мальчишка удивил Богдана, и он долго не мог понять, о чем тот говорит сдавленным напряженным голосом. Но затем в его квартире так же нежданно появилась женщина — встревоженная, бледная и по-знакомому отчаянно решительная. Богдан встретил ее взгляд. И вздрогнул. А она, как много-много лет назад, выделив его глаза, не раздумывая, доверилась им.

А этот ненормальный подросток оказался ее сыном. Его зовут Никита. Он дерзок и нахален.

Богдан еще помнил: в его годы он сам был таким же. Может, этому причиной его неотцовство, но он лояльно относился ко всем приколам и причудам молодого поколения. У него не было детей, и единственное детство, которое пришлось ему наблюдать и переживать, было его собственным. Он все прекрасно помнил.