Танит Ли - Почему свет..?

Первое, что я помню — страх перед светом.

Проход был сырым и темным, капала вода и мать несла меня, хотя в то время я уже умела ходить. Мне было три или чуть меньше. Мама боялась. Она была поглощена ужасом, дрожала, а ее кожа издавала незнакомый мне слабый металлический запах. Руки её были холодны, как лед. Я чувствовала холод даже сквозь толстый платок, в который она меня завернула. Она вновь и вновь повторяла: «Всё в порядке, детка. Всё в порядке. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Всего минуту. Все будет в порядке».

Разумеется, я тоже испугалась. Я заплакала и едва не обмочилась, хотя с младенчества ничего подобного себе не позволяла.

Затем тоннель повернул и показались высокие железные ворота — сейчас я знаю, что они железные, а тогда мне показалось, что они из обожженного угля.

— Боже, — мать высвободила руку и толкнула створку ворот, со всхлипом и ржавым скрежетом отворив её достаточно широко, чтобы пройти.

Я ожидала увидеть огромный сад позади дома, где обычно играла. Но сада не было. Было ограниченное низкой каменной стеной высокое пустое пространство, изредка прерываемое извилистыми ветвями тополей. Очень черными, а не зелеными, какими их делали светильники в саду. Что-то случилось с небом; то, что сделало тополя такими черными. Я подумала о восходе луны, но луна тогда едва нарождалась, а размыть тьму настолько сильно могло лишь полнолуние. Звезды выглядели голубовато-водянистыми и слабыми, как пламя газовой горелки.

Мать стояла у самых железных ворот, держала меня, и тряслась: «Всё в порядке. Минуту. Всего одну».

Внезапно что-то произошло.

Это было похоже на грозу — словно вспышка молнии, только очень медленная, вспухла из темноты. Небо побледнело, стало серебряным, засияло золотом. Словно триумфальная нота или вступительные аккорды прекрасного концерта.

Я выпрямилась в объятиях матери, несмотря на то, что её колотило всё сильнее. Кажется, её зубы стучали.

Но я только шире распахнула глаза. Рот приоткрылся сам собой, словно готовясь выпить внезапный свет.

Цветочное золото вскипело, неторопливо изливаясь огромными облаками оттенков меди, вина и розы. Повсюду начался шум, гам и суета, а ещё странные шорохи, поскрипывания и трели — пение птиц — тогда я его не узнала.

Мать хрипло плакала. Не знаю, как ей удалось меня не уронить.

Затем они снова пустили нас внутрь, и Тифа быстро подхватила меня, когда мать рухнула на землю. Я снова перепугалась и закричала.

Створки ворот захлопнулись, укрыв нас во тьме. Минута закончилась. Я увидела рассвет.

Четырнадцать с половиной лет спустя я стояла у дороги и смотрела на большой черный лимузин. Мартен загружал мои вещи в багажник. Мюзетт и Кусу тихо плакали. Ещё пара членов клана слонялись неподалёку; кажется, никто толком не понимал, как правильно реагировать. Мать до сих пор не вышла из дома.

Отец умер десятилетие назад: мне тогда было шесть, матери — сто семьдесят. Они прожили вместе сто лет, успели друг другу надоесть и обзавестись любовниками среди членов общины. Очевидно, от этого его смерть воспринималась только хуже. С тех пор она еженедельно ходила в посвящённый ему маленький храм, надрезала палец и роняла каплю крови в вазу под фотографией. Мать звали Юноной в честь римской богини, и я стала называть ее по имени с тех пор как повзрослела.

— Ей следует быть здесь, — раздраженно выдохнул Тифа. Он входил в число случайных любовников Юноны, но обычно выглядел так, будто она его раздражала. — Закрылась в этой проклятой комнате, — кисло добавил он, имея в виду святилище.

Я промолчала. Тифа спустился с террасы и начал расхаживать назад-вперёд. Высокий, сильный мужчина примерно около двухсот лет — точнее никто не знал — темноволосый, как и большинство Северинов. Его кожа была светло-коричневой — Тифа мог выдержать до нескольких солнечных часов в сутки. Мои волосы тоже черны, а кожа покрыта загаром даже зимой. Я способна переносить дневной свет весь день. День за днем. Я могу жить днем.

Мартен захлопнул багажник. Касперон сел на место водителя, оставив дверь автомобиля открытой, и завёл мотор. Громкое мурлыканье двигателя проникло до самых дальних уголков дома, включая апартаменты Юноны.

Внезапно она вышла из дома.

У Юноны темно-рыжие волосы и бледная кожа. Глаза раскосые — сумрачная синева северного моря, как в иностранных фильмах с субтитрами. В детстве я её обожала. Она была моей богиней. Я умерла бы ради неё тогда, но не сейчас. Те чувства исчезли.

Она прошла мимо остальных, словно их и не было. Встала передо мной, нависая сверху. Она на дюйм выше меня, хотя я и сама немалого роста.

— Итак, — сказала она, глядя мне в лицо, холодная словно мрамор и каменно спокойная. Та самая женщина, которая дрожала, обнимая меня, и шепотом обещала, что все будет хорошо, когда мне было три года.

— Да, Юнона, — отозвалась я.

— У тебя есть всё что нужно? — равнодушная вежливость по отношению к посетителю, который наконец-то уходит.

— Да, спасибо. Кусу помог мне упаковать вещи.

— Ты в курсе, что достаточно будет лишь позвонить, и всё остальное тебе доставят? Впрочем, — небрежно добавила она, — там ты ни в чем не будешь нуждаться.

Я не ответила. О чём говорить? Я «нуждалась» в столь многом тут и не получала ничего — по крайней мере, от тебя, мама.

— Желаю всего наилучшего, — холодно продолжила она, — в твоём новом доме. Надеюсь, все пройдёт приятно. Эта свадьба важна, как тебе известно, и они будут относиться к тебе беспристрастно.

— Да.

— Значит, пора прощаться. По крайней мере на время.

— Да.

— До свидания, Дейша.

— Пока, Юнона. Удачи с Тифой. Хорошей тебе жизни.

Я развернулась к ней спиной, пересекла террасу и села в машину. С остальными я уже попрощалась. Они заваливали меня пожеланиями удачи и всхлипываниями, пытались подбодрить рассказами о том, какой мой будущий супруг красивый и талантливый, просили написать им, отправить е-мэйл или позвонить — не терять связь — приехать в следующем году — поскорее… Наверняка они забудут обо мне через пару дней или ночей.

Для меня они уже отдалились на многие мили.

Припаркованный у выхода лимузин масляно отблескивал в лучах полной луны. Внешние ворота поместья находились в часе езды. Пустой безжизненный свет фар выхватывал из темноты поля, сады и огороды, рыбные резервуары и конюшни, гаражи и мастерские — галопирующую черную лошадь, горящие лампы и летящие в воздухе красные искры — людей, вышедших поглазеть на нас, приветствующих автомобиль семьи, с любопытством, завистью, жалостью или презрением рассматривающих девушку, предназначенную в жены ради укрепления Альянса.