Пэт Кэдиган - Власть и страсть (ЛП)

Милый дом. Все это викторианское говно любовно восстановлено, даже эти причудливые штуки на стенах, как их там, текстурированные обои. Я окидываю взглядом гостиную прежде чем мужик прёт меня наверх, говоря, что там у него сумка с лекарствами. Наверняка так и есть, и готов дать руку на отсечение, что их совершенно не беспокоит, что подошедший к дому в четыре утра окровавленный парень без документов может оказаться преступником. Я как-то раз спрашивал Вильянуэву, переполняются ли они когда-нибудь до краев, так чтоб не влезло ни капли, но Вильянуэва ответил что нет, у них всегда находится место для еще одного, особенно когда они ограничены во времени. Рассвет. Я закончу намного раньше, но даже если не успею, солнце доделает работу за меня.

Они так завелись, что завели и меня. Будь на моём месте кто другой, он бы рванул оттуда с воплями. Всё исчезло. В смысле, исчезла человечная, детская часть, оставив лишь адски голодную тварь. Теперь я перестал заморачиваться насчет ребенка, потому что, как я уже сказал, никакого ребенка там не осталось — просто коротышка рядом с верзилой.

И черт побери, если он не засёк опасность. Наверное, я как-то выдал себя.

— Мы спалились! Мы спалились! — орёт он и пытается вмазать мне по лицу. Я приседаю и он пролетает на хрен у меня над головой и катится вниз по ступенькам: бум-бум, ка-бум. Знаете что? Летать они не умеют. А еще они чувствуют боль, и если переломать им ноги, не смогут ходить до тех пор, пока не получат крови, чтобы залечить повреждения. Шея пацана сломана, как пить дать.

Но мне некогда удостовериться, потому что мужик рычит по-собачьи и хватает меня сзади за талию. Они действительно сильнее людей, и можете поверить — больно что пиздец. Он усиливает хватку, ломает мне два ребра; выпитые в самолете напитки вылетают из моего рта грёбаным фонтаном.

— Я буду делать это медленно, — обещает он, — ты будешь страдать сутками и просить о смерти.

Очевидно, что он меня не знает. Больно, конечно, но что бы на меня повлиять требуется гораздо больше пары сломанных ребер, и я никогда никого ни о чем не просил. Эти ребята берут свои реплики из ночных телесериалов и думать способны лишь о том, как бы присосаться к тебе и выпить досуха. У блядских мертвяков, как бишь ее… сужено поле зрения. Они верят в то, что их все боятся.

Вот почему посылают меня: я не вижу нежити, я не вижу людей — я вижу нечто, с чем можно поиграть. Наверное, моё поле зрения не сильно шире.

Затем все идёт уже не так хорошо, потому что он выдирает сумку из моих рук и отшвыривает ее подальше. Затем он тащит меня до конца лестницы, бросает в темную комнату в конце коридора и запирает дверь.

Я замираю, пока я не чувствую, что могу двигаться относительно безболезненно, а затем начинаю раздеваться. На мне рубашка из вельвета с подкладкой из нашитых полосок чистой льняной ткани и две плотных хлопчатых футболки. Я порвал ворот одной из футболок зубами, прокусил ворот второй, но выплюнул (думая о парне, прокусывающем шеи одновременно со мной), содрал футболки и накинул рубашку обратно, не застёгивая. Я готов.

Парень спустился вниз. Я слышу крик пацана, вскоре затихший, и снова шаги обратно вверх по ступенькам. Его ноги заслоняют полоску света под дверью и он открывает дверь.

— Кем бы ты себя не воображал, — говорит он, — скоро ты поймешь, кто ты есть на самом деле.

Я немного похныкал, что успокаивает его достаточно для того, чтобы схватить меня за ногу и потащить к лежащему на спине мальчишке. Вытянув на освещенное место, он встает надо мной так, чтобы я оказался между его ног, и смотрит на мою промежность. Я знаю, о чем он думает, потому что тоже смерил взглядом его, и подумал, что размеры у нас не особо отличаются.

Он садится на меня верхом, и я распахиваю полы рубашки.

Словно невидимый великан врезал ему по морде. Он с воплем отшатывается, даже не разгибая согнутых коленей. Я поспешно сбрасываю его с себя. Он настолько ошарашен, что я успеваю перекатить его на спину, оседлать и выдать полновесных люлей.

Это настоящая защитная татуировка. Я не бахвалюсь, никогда этого не делаю, но я дал ей имя: «Власть и страсть». Одна безумная кольщица из Кони-Айленда набивала её мне, перебирая свободной рукой чётки, и когда я увидел рисунок и подпись — имя, что я дал ему — то понял, что она лучшая татуировщица в мире и поэтому не тронул. Какой-то другой невежа-мудозвон пришёл после меня, вскрыл ей живот и прибил к стенке строительным пистолетом. Но попался на этом я, и татушка, которая спасла её от меня, спасла меня от пули в башку и привела к людям Штинера и любезному Вильянуэве, который, следует упомянуть, тоже католик.

Как видите, эта татуировка очень многое для меня значит во многих отношениях, но в основном я люблю её за её совершенство. Он начинается чуть ниже выреза на футболке, растягивается по груди и спускается до пупка, и если бы вы её увидели, то могли бы поклясться, что мастер, сотворивший её, был там и всё видел.

Крест не просто две доски, а ствол дерева с перекладиной. Гвозди вбиты в предплечья, две кости которых создают естественный упор: на само деле невозможно распять человека на кресте за ладони, они бы разорвались. Терновый венец пронзает плоть до кости, на спутанной бороде отчетливо видны капли крови — чокнутая баба была аккуратной и опытной, так что всевозможные оттенки красного не делают картину грязной. Её не портит ничто; отчетливо видны и черты лица, и следы от бича, и рана в боку (лучшая, как бишь её, визуализация колотой раны, какую я видел за пределами реальной жизни), и выбитые суставы рук, и переломанные ноги.

Нигде вы не найдёте лучшего изображения медленного убийства. Я знаю; я видел немало фотографий и реалистичной живописи, был внутри множества церквей, и нигде не встречал настолько поразительной сцены казни, включая распятия. Особенно распятия, как мне кажется.

Потому что если вы не можете одолеть вампира крестом, то это не значит что ну и хуй с ним, это всего лишь долбанный математический символ и все. Для того, чтобы заставить их биться в агонии, нужно правильное, благословленное распятие в той или иной форме. Моё благословила та сумасшедшая, когда перебирала четки от начала до конца работы. Была ли она в прошлом монахиней? Не думаю, что это имеет значение, но полагаю, что приняв обет, вернуть его обратно не выйдет. Типа как с татуировкой.

Ну, во что бы та женщина не верила, я разделяю ее веру, потому что мне нравится верить в реальность её изображения, и неважно, верит ли вампир подо мной, потому что я его оседлал, а он даже не понимает, как я смог к нему подобраться. Так что пока я иду за своей сумкой (по пути сверкнув татухой перед пацаном и отправив его аут), я рассказываю про ткань из натурального льна, в которую был обернут человек на кресте (чушь собачья, как по мне, но то время всё было натуральным, так что без разницы), и как она сдерживает силу до тех пор, пока та мне не понадобится.