Аманда Кордье - Счастье в проекте

— Может, выберем место поудобнее? — спросила она для порядка.

— Я не могу больше ждать.

Его руки скользнули к вырезу платья и расстегнули верхнюю пуговицу.

— Ну, не в ванной же… — сказала она с придыханием, машинально отмечая, как киногенично их отражение в зеркале. Наблюдать, как Антонио раздевает ее, точно на экране, оказалось занятием будоражащим.

— Пойдем, у меня появилась мысль! — Она взяла его за руку и повела за собой.

Оказавшись в спальне, она выкатила из гардеробной передвижное зеркало и приглушила свет. Затем направила насыщенные лучи двух потолочных галогеновых светильников на участок пола перед зеркалом. Антонио понял, что она задумала.

Она включила музыку и встала перед зеркалом, а он — снова за ее спиной. Собрав ее волосы в тугой пучок, он поцеловал теплый, чуть влажный затылок. Режин блаженно затрепетала.

Обрисовав ее груди руками, так что соски мгновенно отозвались томительной болью, он вернулся к пуговицам, медленно расстегивая одну за другой. Снова коснулся груди. Соски ответно затвердели и потянулись навстречу его ласке.

Перед глазами Режин все еще танцевала Саманта, и она, невольно подражая ей, начала вращать бедрами под музыку.

Пока он играл на пуговичной клавиатуре, Режин подняла руки и начала танцевать. Он держал ее за талию, не отрывая восторженного взгляда от зеркала, а она раскручивала амплитуду танца, ускоряя свои все более раскованные и рискованные движения.

— Тебе понравилось, как она танцевала? — прошептал он ей на ухо.

— Я танцую лучше.

— Гораздо лучше. Ты — необыкновенная.

Он обнажил ее плечи, и платье упало на пол.

— О, как ты заводишь меня! — проговорил он сдавленно.

— Думаю, Саманта порадовалась бы, что ее уроки нас вдохновили.

— И мне даже не надо платить тебе за удовольствие.

— Может быть, мне надо тебе приплатить.

— Это еще почему?

— Потому что ты — любовник, о котором женщина может только мечтать.

Он расстегнул на ней лифчик из алого шелка и кружев и спросил:

— А это для кого предназначалось?

Их взгляды в зеркале встретились:

— Никогда не знаешь, как все обернется…

Он отстегнул и начал медленно, как Бандерас в рекламе, скатывать чулок, осыпая ласками ногу. Затем снял с нее туфли и долго целовал ступни, неспешно поднимаясь вверх, исследуя языком рельеф ее длинных ног. Режин бросило в жар.

Наконец Антонио взял последний бастион — разомкнул крючки пояса. Теперь на ней остались только трусики.

Он рисовал пальцами круги на плоскости ее живота. Радиус расширялся, захватывая груди. Потом он дотянулся до затылка и спустился вдоль спины. Его пальцы чертили линии на ее бедрах, приближаясь к фокусу ее желания, которое мощно пульсировало в укромной глубине тела. Она следила за его движениями, наслаждаясь каждым нажимом сильных и нежных пальцев.

— Я еле держусь на ногах, — предупредила она его.

— Это меня вполне устраивает, — ответил он.

Она ответила стоном, когда его рука щекотно прошлась вдоль шелкового края ее трусиков.

— Что я говорил? Нет ничего лучше прощального секса.

Она резко отвела его руку.

— Что такое?

— Какая же я дура! Ты опять добился своего. Ты с самого начала все рассчитал. Ну, ты и негодяй!

Он с трудом отвлекся от курсирования вдоль ее бедер:

— Тебе же нравится…

— Ты опять меня соблазнил.

— Ну, и?..

Она бросилась на постель и закрыла голову подушкой.

— Подожди. Стриптиз продолжается.

— Я так не могу. Это не жизнь, а сумасшедший дом. Не могу я с тобой спать, как ты не понимаешь! Завтра ты уедешь, и мне будет еще хуже.

— Да что же это такое! Вечно ты меня делаешь виноватым. Ты что, разве сама не хотела?

— Ну, что ты заладил… Опять мы орем друг на друга. — Режин заново поняла, что жутко устала и что ее жизнь — череда катастроф. Она встала и надела кимоно. Антонио вздохнул и отвернулся.

— Чего ты дуришь? — бросил он из-за плеча.

Она помолчала:

— Я не знаю. Я не хотела ссориться.

— Ты всегда начинаешь, — в который раз заметил Антонио.

— Неправда!

— Правда. Всегда, как сейчас.

Она оскорбленно замолчала. Никто не двигался и не говорил ни слова. Режин нарушила молчание:

— Антонио… Тебе нельзя здесь оставаться.

— Ладно. Я старался, как мог. Не хочешь — не надо. То ты загораешься, то опять начинаешь на меня орать благим матом. Сколько можно? Я пошел. Прощай. Желаю тебе когда-нибудь с собой разобраться.

Антонио стоял в освещенном пролете лестницы старого дома, где жила Режин. Она сидела на ступеньках. Мамаша с двумя детьми вошла в подъезд. Спящего младенца она вынула из коляски, хнычущего отпрыска постарше тянула за руку. Она удивленно взглянула на странную парочку, притулившуюся на лестнице, вместо того чтобы выяснять отношения дома.

— Режин, все в твоих руках.

— Я совсем запуталась, не знаю, что со мной.

— Тут я не могу тебе помочь.

— Может, попробуем еще раз?

— Чтобы ты меня через пять минут спустила с лестницы?

— Ничего такого не будет.

— Знаю я твои обещания.

— Это несправедливо!

У него было бесконечно усталое, несчастное лицо.

— Ты хочешь, чтобы я поклялась навеки остаться с тобой?

— Было бы неплохо, если бы ты продержалась хотя бы пару часов.

— Я продержусь. Пожалуйста, побудь со мной сегодня. Это будет наша последняя ночь. А потом — уезжай в свою Испанию.

Они любили друг друга много раз. Антонио насыщал Режин с такой энергией, будто, соединясь телами, они могли срастись, как сиамские близнецы. Вновь и вновь проникая в ее естество, он надеялся зацепиться, как эмбрион, остаться там, привязать ее к себе настолько, чтобы она уже никогда его не покинула.

— Все, что у нас есть, это наша страсть, — проговорила Режин, обессиленно вытягиваясь рядом с ним.

— У нас есть все, что нам нужно, — возразил он, снова привлекая ее к себе. Он покрывал ее лицо поцелуями и повторял:

— Разве ты не видишь, как мы богаты?

— Ты — потрясающий любовник, Антонио. У меня никогда не было такого мужчины. Так занимаются любовью с самой красивой женщиной на свете.

— Ты и есть самая красивая.

— Перестань расточать комплименты, Дон Жуан несчастный.

— Но я говорю правду. — Он продолжал целовать ее лицо, руки, шею, с каждым поцелуем все больше боясь, что скоро у него ничего не останется, кроме воспоминания об этом.

— Я хочу спать. Как же я устала…

— Не засыпай, прошу. Это наша последняя ночь. Режин… Режин?

Начинало светать. Антонио бессонно метался. В постели она была великолепна, так бывает только в счастливом сне. Но с наступлением дня он не знал, что о ней думать. Еще никогда он не был так несчастен из-за женщины. Он любил ее, но оказалось, что любовь — самая страшная боль, которую ему когда-либо довелось испытать. В его душе жили песни его народа с их душераздирающими страстями и трагедиями. Но до сих пор он думал, что песни — это песни. Он не связывал их с жизнью и с собой.