Татьяна Эдел - Секс, любовь, шизофрения?

Я все время хотел есть. В первый год войны мы еще ходили на поля выискивать капустные кочерыжки, потом не стало и этого.

Мы с мальчишками быстро привыкли к обстрелам, которые начинались каждый день ровно в семь часов вечера . Поначалу мы бегали в убежище, которое находилось в подвале школы, неподалеку от нашего дома. Люди приходили туда с посудой, иногда с одеялами, оставаясь там на ночь. Но однажды бомба попала в соседнюю школу, от которой нас отделял лишь бетонный забор. Было очень страшно, послышался шум льющейся откуда-то воды, и казалось, нас зальет совсем. Мы убежали домой и потом уже никогда не спускались в подвал при бомбежках, полагаясь на судьбу.

Город нещадно бомбили. Фашисты старались смести с лица земли русскую святыню. Пока не наступили зимние холода, мы с мальчишками дежурили на крышах домов, охотились за «зажигалками» – так назывались небольшие бомбы, вызывающие пожары. Во дворе и на крыше каждого уцелевшего дома стоял ящик с песком, багор и щипцы. Вот этими щипцами мы хватали «зажигалку» за оперение и бросали ее в ящик с песком или вниз, на пустую улицу. Когда удавалось не дать «зажигалке» совершить свое черное дело, чувствовали себя настоящими героями.

С наступлением холодов никто уже не выходил из дому. Все сидели по квартирам, лишь изредка, одевшись потеплее, рыскали по разрушенным зданиям в надежде раздобыть дров.

Люди завшивели, воды не было, за ней ходили на Фонтанку или еще дальше, к колонке, которая еще действовала. Часто вечерами старшая сестра садилась за стол и, склонив голову, вычесывала гребенкой вшей. Они сыпались, как пшено, пытались убежать, она ловила их и давила . Этот звук щелчка, будто лопнул маленький шарик, теперь без содрогания вспоминать невозможно.

Как-то раз сестра собралась переварить олифу, которую им в виде пайка выдавали на заводе. Если ее долго томить на огне, то она считалась съедобной. Сестра поставила кастрюлю на керосинку и начала наливать олифу. Одна капля попала в огонь, и ее рыжие кудри тут же вспыхнули. Я лежал на кровати. Вмиг вскочил, схватил китайский таз с испражнениями, стоявший посреди комнаты, и вылил ей на голову. Волосы были спасены.

Канализация не работала, ванны у всех были заполнены фекалиями. А мы для таких нужд приспособили этот чудный, красивый китайский таз, в котором до войны варили варенье.

Все страшные дни войны, пока мать могла работать, мы получали на ее рабочую карточку еще и 500 граммов альбумина. В послевоенные годы даже упоминание этого месива вызывало у нас рвотные позывы. А в то время ели – ничего другого не было.

Мать с сестрой работали на заводе по производству фанеры. В лак для склеивания слоев добавляли тот самый альбумин. Из чего он состоял, страшно даже вспомнить. На мясокомбинате забивали скот, сдирали шкуру и тащили туши по деревянным сходням в разделочный цех. К концу смены кровь на сходнях засыхала и их тщательно очищали. Вот эта грязе– кровяная масса и называлась альбумин. Мать пекла из него пироги, для чего дома имелась форма с отверстием посередине в виде трубы. Под действием высокой температуры альбумин затвердевал и выглядел вполне съедобным.

Помню, приехал к нам с фронта на один денек мой дядя, брат отца, прямо под Новый год. Мать обрадовалась и сразу выставила пирог, который испекла утром к празднику. Дядя недоверчиво взял кусочек и, откусив, тут же выплюнул. Вытер разом вспотевший лоб и махнул рукой: « Убери со стола». Мать беспомощно развела руками – больше угощать было нечем.

– Не надо меня ничем угощать, я вам настоящее мяса привез. И он достал из

рюкзака большой кусок конины. Невиданное счастье! Мясо оказалось очень кстати. Мать уже совсем ослабела и работала из последних сил.

Мы жили в то время в коммунальной квартире, как и большинство ленинградцев, и занимали одну комнату из восьми. Я схватил весь кусок и побежал на общую кухню. Здесь я достал мясорубку, порезал мясо на куски и перекрутил. Потом облизал .... И заметил какой-то шнурок, намотавшийся на шнек. Я поднес его к лампе… вот это да! Это был мышиный хвост. Значит, мышь вместе с куском мяса попала в мясорубку и смешалась теперь с мясом. «Ничего страшного», подумал я и положил хвост в карман, сам не знаю зачем.

Мать нажарила котлет, и получился грандиозный праздник! Развеселившись и впервые за много месяцев утолив голод, я вдруг спросил:

– А ел кто-нибудь из вас мышей?

Все как– то перекривились и отрицательно помотали головами, удивляясь моему вопросу.

– Все ели!– торжествующе громко произнес я и вытащил из кармана хвост.

Мама отвесила мне подзатыльник. Дядя укоризненно покачал головой. И все!

Страшное было время. Люди пухли с голоду и умирали. Хоронить их было некому, и обессилевшие родственники просто выталкивали умершего на санках или в детской коляске на улицу. Потом городская служба забирала и увозила.

По городу ползли слухи один страшнее другого. Люди буквально сходили с ума от голода, появились случаи людоедства. Дальше – больше. Уже было принято постановление , по которому за каннибальство полагался расстрел без суда и следствия.

Не могу изгнать из памяти страшную картину. Многие жильцы нашей коммуналки эвакуировались, осталось лишь три семьи. В конце коридора проживала семья: дедушка с бабушкой, мать и двое ребятишек – Юрка, мой ровесник, и его сестра Жанночка, родившаяся перед самым началом войны.

Как и все новорожденные, месяц или два ребенок иногда плакал. Потом плач прекратился.

– Как ваша Жанночка, не слышно ее что-то?– спросила сочувственно мать.

– Ослабла, вот и не слышно, – отвечала соседка, глядя в сторону.

А еще через несколько месяцев к нам пришла соседка, жившая этажом выше.

– Вы знаете, мне так страшно! У ваших соседей, что живут подо мной, странные звуки в квартире, будто что– то таскают или пилят. Вы не знаете, что там?

Мать припомнила, что слышала звук пилы, но болела и подумала, что ей это показалось. И все сразу осознали, что стариков давно никто не видел. Я как– то спросил Юрку, где его дед с бабкой. А он сказал: – В Ижоре, булки едят.

Это было странное заявление, потому что, если бы они действительно эвакуировались, мы бы увидели и услышали.

Тогда решили идти к соседям все вместе. Долго стучали и, наконец, растрепанная женщина открыла нам дверь, сильно при этом удивившись. Не знаю, почему, но, видимо, наслушавшись от пацанов страшилок, я кинулся в угол и заглянул под кровать. К нашему ужасу там лежали две головы: бабки и деда. Жанночки , естественно, тоже в квартире не было. Соседка стала белее мела и упала перед матерью на колени.

– Люди!Не губите! Мне же как-то Юрку спасти от голода надо! А они все равно бы не выжили, старые совсем были. – И она тихонько завыла, прижав ладони к губам.