Татьяна Успенская-Ошанина - Живу, пока люблю

Над гнездом кругами летала серая птица и кричала.

Носовым платком осторожно Елена взяла птенца, положила его в карман рубахи и легко начала подниматься по стволу.

Через минуту она снова была на земле и надевала рюкзак.

– Ну даёшь! – только и выдохнул Евгений. – Лихо. Где это ты так научилась?

– Специальность. С детства. Скалы, горы, деревья – родной дом. Лазить люблю. Не боюсь ни высоты, ни грозы, ни бури. Песком меня уносило. Чуть не убила молния. А я вот она я, потому что всё это, – она повела рукой, – родной дом. Потому что владею секретом – выжить в любых условиях! – повторила. – Ладно, идём. Хватит лирических отступлений.

Лишь в сумерки дошли они до места, выбранного Евгением.

Не успел Евгений оглядеться, как Елена уже очистила площадку и поставила палатку. И чуть в стороне уже лежал сушняк. Он думал поразить её своим умением хозяйничать в лесу, а поучила его она.

– Ну, даёшь! – снова только и воскликнул он.

– А чего тут? – небрежно пожала плечами Елена. – Родители разошлись. Я каждый год в экспедициях, то с отцом, то с матерью. Ерунда всё.

– Я воды набрал. Есть хочешь?

– Терпимо. Иду мыться, а ты разводи костёр и открывай тушёнку. Привет!

Он смотрел ей вслед. Клетчатая мальчишечья рубашка, тёмные брюки, полотенце через плечо. Что за колдовство? Почему он не в силах двинуться с места?

Елена любит воду. Вода смоет пот.

А Зоя сейчас стоит рядом с Тарасом и с яхты смотрит в воду совсем на другом конце света. Вода уже серая, растеряла краски до завтрашнего солнца. Тарас склонился к Зое, она подняла лицо к нему. О чём они говорят?

Вода тёплая, пахнет водорослями и почему-то хвоей, понесла по течению. Елена начала работать и руками, и ногами, чтобы не отнесло далеко от стоянки.

Отец учил плавать кролем, а мать саженками.

С самого детства… если отец скажет: «надо идти», мать обязательно возразит: «не надо». Мать скажет: «надо стричь ребёнка», отец возразит: «не надо». Она взросла на противоречиях и противоположностях. «Чёрное», «белое» так и застыло пластами, и до сих пор она не знает, что же чёрное, что белое. Даже когда разошлись, каждый вечер отец приходил к ним. Не с детьми встретиться, а поссориться с матерью. Обоим необходимо было возражать друг другу, говорить обидные вещи.

В нежном возрасте Елена смотрела на родителей с любопытством – интересно играют. Так кто же из них прав? Этот фильм, эта книга – «дерьмо» или «явление»? Слова «дерьмо», «маразм», «идиотизм», «так твою мать» – семейный багаж, семейные реликвии. И Елена с восторгом произносила их в детском саду, победно поглядывая на воспитательницу – вот что она знает! А однажды воспитательница сказала ей: «Эти слова плохие, Леночка, некрасивые». И спросила: «Где ты набралась их?»

У Елены хватило сообразительности не сказать «дома», она отошла к окну, стала смотреть на заснеженные клумбы и качели. «Разве эти слова дурные? – думала она. – Они сердитые».

Дома ничего не сказала родителям, но, когда в следующий раз они стали «обкрикивать» какую-то статью и прозвучали слова: «Так твою мать», спросила тихо, что это значит? И отец, и мать повернулись к ней, а потом стали смотреть друг на друга. В этот день они больше не ругались и не спорили. Но на другой даже не вспомнили о её вопросе, и крики, и привычные слова мячиками запрыгали по комнате с прежней силой.

Для Елены началась новая игра. Она решила сама догадаться, какие слова можно произносить вслух, какие нельзя. Вывод напрашивался простой: те, что воспитательница в саду не говорит, плохие. Но получалось, что она не говорит многих слов.

Раньше Елена легко болтала с ребятами и взрослыми, а теперь прикусила язык – не хотела больше говорить плохие слова, стайкой сидевшие у неё на языке и непринуждённо слетавшие с него раньше.

Пошла в школу. Очень скоро поняла, что можно, что нельзя говорить. И умирала от любопытства: в других семьях родители так же ругаются?

Уроки выучить старалась до прихода родителей (они вместе работали в одном научно-исследовательском институте) и смотаться к Зое, где Зоина мама накрывала для неё стол и угощала вкусными котлетами, гуляшами и салатами, а папа расспрашивал её об уроках и книжках, о занятиях в кружках.

Зоя отличалась от других девочек – чёрным, пристальным и одновременно отрешённым взглядом, длинными тугими косами и добротой: раздаривала свои печенья, ластики, карандаши… Она слушала учителя, пристыв к нему неподвижным взглядом, и чётко выполняла всё, что от неё требовали.

Особенно радовалась Зоя урокам математики. Задачи, устный счёт… – ответ выскакивал из неё пулей и всегда был правильный.

Сидеть с ней за одним столом очень нравилось Елене, Зоя помогала ей включаться в урок и поглощать его, как поглощают интересный фильм.

Сейчас Елена неслась течением тёплой Москвы-реки, вдыхала запах вспотевших цветов и деревьев, воды, просквожённой солнцем.

О чём Зоя говорит с Тарасом? Где они сейчас?

Почему Зоя не написала, что уплыла на яхте, с Тарасом?

И в ту минуту, как сформулировался этот вопрос, Елена чуть не пошла ко дну, так затяжелели руки и ноги: да ведь Зоя потому никогда ничего не рассказывает ей о Тарасе, даже имени его не упоминает никогда, что знает о её отношении к Тарасу. Конечно, знает! Елена захлебнулась, забила руками, ногами по воде и с трудом поплыла против течения к берегу.

Зоя щадит её. Жалеет. Не хочет огорчать. Бережёт. Охраняет от боли.

Огонь взлетал высоко и освещал деревья.

– Садись-ка, суп уже почти готов. Хочешь кипятку?

– Хочу.

Елена взяла в руки кружку и словно повисла на ней, жёстко-горячей, казалось, выпустит её и сама рухнет.

– Есть сгущённое какао, есть чай, есть сухая малина.

– Спасибо, Жень, давай малину.

Она смотрит в огонь, и Евгений спешит подложить новую порцию хвороста: искры, языки огня пляшут в её глазах.

О чём она молчит? Что гнетёт её? Какая тайна в ней?

– О чём ты думаешь? – дерзко спрашивает он.

Непонимающе смотрит на него Елена, а потом усмехается:

– О несчастной любви, о чём ещё?!

– У тебя грустные шутки, – говорит Евгений. – Я всерьёз, о чём?

И тихий голос Елены в потрескивании костра:

– Помнишь, как у Евтушенко: «…зачем ты так?»? И я вот не знаю, кого спросить: «Зачем ты так?»

Почему он тогда не всполошился, не спросил: что не так у тебя, Елена? Он подхватил строчки Евтушенко и сам продолжал про раненую белуху, кричавшую зверобою те же строчки: «Зачем ты так?»

Оборвав Евтушенко, Елена кинулась к Мандельштаму: