Ирма Гринёва - Ты ворвалась в мою жизнь непрошено… Всё, возможно, будет не так, уж, и плохо!

Весь класс веселился на выпускном, а Кирилл с нетерпением ждал его окончания. На последнем танце оттёр всех кавалеров от Олеси и по-хозяйски прижал её к себе, насколько это было позволительно. И потом, как само собой разумеющееся, пошёл провожать её домой.

Они шли по тропинке вдоль ручья, над которым стелилась предутренняя дымка. Пахло свежей травой, отдохнувшей от дневного зноя. Ни птицы в лесу, ни петухи во дворах ещё не проснулись. Было очень тихо. Ничего этого Кирилл не замечал, потому что говорил о своей любви. Но, когда потянулся к Олесе за поцелуем, она его остановила. И начала менторским тоном отчитывать его. Он ещё какое-то время по инерции слушал её, не понимая, что она говорит, а потом до него стал доходить весь ужас смысла её речи. Он и тогда-то не различал слов, а больше среагировал на тон, а сейчас и подавно не помнил, какими словами она отшила его. Что-то типа: «молоко на губах не обсохло», «большая разница в возрасте», «прежде надо стать мужчиной», «твёрдо встать на ноги», «получить образование», ну и прочая банальщина.

Он непроизвольно сделал шаг к ней, чтобы утопить эти ненужные слова в поцелуе, чтобы она растаяла в его руках, как таяли все его предыдущие женщины, но она испуганно отскочила, выставив вперёд одну руку, а второй закрыла свой живот и произнесла: «Я замужем! У нас будет ребёнок!» И вот эти-то слова врезались в его память навсегда.

И тут на Кирилла навалилось всё разом: муж, о котором он знал, но который был для него чем-то абстрактным, как бы и не существующим, во всяком случае, не существенным. А оказавшимся вполне себе из плоти и крови. Он дотрагивался до неё, занимался с ней любовью в их общей кровати, пока Кирилл пускал слюни в своей. И вот доказательство – их ребёнок… И светилась она не от любви к нему, Кириллу, а от того, что была на сносях… И этот унизительный, менторский тон…

Но последнее, что его окончательно добило, так это щенячьи преданные, влюблённые глаза Машки, которую он встретил буквально через пять минут (следила она за ними, что ли?) после того, как развернулся и деревянным шагом, пытаясь сохранить хоть каплю своего мужского достоинства, ушёл от Олеси. Взглянув в эти преданные глаза, он вдруг осознал, что точно такими же глазами он сам смотрел на Олесю. И насколько он ей был не нужен и как её раздражал – так же, как ему была не нужна и раздражала Машка. И он буквально взвыл от боли и унижения.

Машка затащила его к себе. Утешала, гладила, говорила какие-то ласковые слова. Делала всё, что могла сделать любящая женщина. Они много пили. Его мотало от каких-то звериных рыданий до звериного бешенства. В один из таких моментов он сорвал с Машки одежду и грубо воспользовался её податливым телом. Она не прогнала его, и он ушёл от неё только следующей ночью, крадучись, как вор, поскольку утром должны были вернуться из районного центра её отец и брат.

Стыдно было перед Машкой, перед её беззаветной любовью. Из-за этого он так и не набрался смелости поговорить с ней, прощения попросить. Одно только немного утешало: девственницей она не была. На это он и сослался, когда отказался жениться на ней. Отметелили его тогда её родственнички знатно, но и им от него досталось тоже не хило. Сплёвывая кровавую юшку из разбитого рта, он им пообещал, что женится, только если будут последствия.

Кирилл вообще первый месяц после окончания школы помнил смутно – как одну непрекращающуюся пьянку и драку. Потом ощущения начали чередоваться: холод, жар, холод, жар, пока однажды он окончательно не выплыл из горячечного тумана в доме своей тётки Евдокии, почему-то привязанным к кровати и укрытым горой одеял.

– Ну, что, очнулся, племяш? – произнёс хриплый мужской голос, и, с трудом повернув чугунную голову на голос, Кирилл увидел тёткиного сожителя, изредка наведывавшегося к ней, дядьку Трофима.

Вот он и поведал о его «подвигах»: беспробудной пьянке, драках, в которые Кирилл с радостью ввязывался и с ещё большей радостью затевал сам. Побуянил во всех трёх посёлках, даже в военный городок пытался проникнуть. На Кирилле уже не было живого места, когда, на счастье, Трофим заглянул к своей старой зазнобе.

Таких зазноб у него было не меряно во многих уголках нашей необъятной родины, поскольку был он типичным перекати-полем, но не в этом суть. Главное, что он никогда от проблем не утекал, а жёстко, по-мужски, их решал, а только потом передислоцировался на другое место. Вот и у Евдокии он вовремя появился. Только перестарался чуток, когда окатил бушевавшего пацана ледяной водой, а потом накрепко скрутил бельевой верёвкой. Кирюха круто простудился, но даже больной всё куда-то рвался, вот и пришлось его прикрутить к кровати. С ней-то за плечами далеко не убежишь.

Трофим ничего у Кирилла не выспрашивал. Да ему и не нужно было – тот сам всё выболтал в горячечном бреду. Выходили они с тёткой Евдокией пацана, и увёз его Трофим далеко – в сибирскую тайгу. Там они чем только ни занимались: и золотишко мыли на подпольных приисках, и отстреливали зверьё и птиц, и на лесоповале вкалывали. Лучше всего у Кирилла пошла охота. Попадал в цель буквально с первого выстрела. Бил точно в глаз, не портя ни шкурку зверя, ни тушку птицы, потому так доподлинно и не узнал, какого цвета у них были глаза, но уверен был, что голубого…

Через полгода Кирилл вернулся в родной посёлок. Удостоверился, что Машка не беременна (почему-то он и так был в этом уверен), и попросил у неё, наконец, прощения. Машка, оказывается, уже давно зла на него не держала, но ночь они, хоть и по старой дружбе, провели только одну. Машка рисковать не хотела. Хахаль у неё появился, из военных, сержант что ли. Звание не великое, но всё ж, таки, позабористей, чем тракторист из посёлка. Опять же, городской. И вроде к ней по-серьёзному относится. Так что, ни ради каких прошлых любовей, упускать свою перспективу Машка не желала. Кирилл спорить не стал, уважительно отнёсся к бывшей поклоннице, да и вовремя сообразил, что Машка через своего сержанта может знать правду о судьбе Олеси. А то тётка его только сплетнями попотчевала.

Машка тоже подробностей не знала. Подтвердила только, что учителка уехала из посёлка ещё летом и к учебному году не вернулась. А муженёк её отбыл к новому месту службы где-то с месяц назад. Слухи пересказывать отказалась. И вообще, Кириллу показалось, что разговор этот Машке не приятен. Она чего-то разнервничалась и поспешила вытолкать его из своей постели.

Так тема Олеси и оказалось закрытой. Не собирать же ему сплетни по посёлку? Достаточно того, что тётка наговорила: то ли Олеся сама бросила мужа, то ли он её выгнал, потому что застукал с кем-то (был вариант, что, чуть ли, не со школьником), и с ребёнком – то ли выкидыш случился, то ли она аборт сделала после ссоры с мужем, да и ребёнок, вроде как, не от мужа, нагулянный…