Дмитрий Богин - А я и не знала, как люблю дождь

крик. Подружки-ровесницы Светланы, с которой она спала здесь, под крышей сарая, – в летнюю пору спать в избе душно и нет лучше постели, чем свежескошенная трава-сено, -уже не было рядом, только покрывало, лежащее рядом, сохраняли еще тепло и запах ее тела. Забавы тоже не было слышно, – значит, баба Поля уже подоила и выпустила ее в деревенское стадо. Да, вот, и крик пастуха, – «Эгей! Эгей!» – вместе с мычанием коров доносится издали, за огородами. С этими звуками Валя ощущает всю красоту раннего сельского утра с его чистыми отголосками – позвякиванием ведер, скрипом колодезного барабана, низким голосом тети Иры, соседки сзывающей своих индюков: «Чип, чип, чип, чип.. .». Валя с минуту еще лежала, процеживая сквозь дрему эти утренние звуки деревни и наблюдая, как в плоском деревянном проеме срезанного оконцем ослепительного солнца роится проснувшаяся мошкара. Она лежала и рада была тому, что впереди у нее большой-пребольшой день, и уже отдавалась ему со счастливым чувством. Немного ловких движений – и она оказалась внизу, возле двери сарая, спустилась вниз; земля выбитая копытами Забавы, свежа и влажна с ночи, но солнце купающееся в утренней дымке и поднятой коровой пыли, обещает ясный знойный июльский день. Неземное утреннее чувство продолжает переполнять девчушку, с этим она идет босиком по холодным, разбитым от времени, каменным плитам к рукомойнику, но ей все равно приятно идти босиком. Умывальник самый простой, пластиковый. Его купили на базаре в райцентре родители. Ему уже около года, но он еще не растерял своих красок и формы. Крышка у него красного цвета, а сам он белый. Каждую неделю, мама или бабушка, его снимают и ополаскивают от накопившегося осадка. Валя умывает лицо ледяной колодезной водой (каждое утро ее наливает бабушка, когда встает с кровати в терраске и идет умываться сама), принимается утирать лицо свежим душистым полотенцем, которое уже впитало в себя утро и первые солнечные лучи. А в это время в дверях избы показывается бабушка.

– Ой, внученька встала, кровинушка моя родная! Скорей, быстрей, давай, я молочко уже процедила. Она стоит в дверях, одетая, как обычно, в просторную белую рубаху с вышитыми алой ниткой рукавами и охватывающим шеи широким воротником. Подол рубашки, также, вышит вручную красным крестом. Снизу одета самая обычная, коричневая юбка с цветастым передником и калоши. Бабушка очень любила и гордилась своим творением, этой своей рубахой. Она очень любила шить в свободное от деревенских забот время, и всюду ходила в таких вот вышитых рубахах. В их деревне уже мало кто ходил в одежде с национальным колоритом. Чаще только пожилые люди, да и те, по большим праздникам. Все остальные жители предпочитали современные магазинные наряды, привезенные из города. В их семье только бабушка продолжала старые традиции, к которым приобщили ее еще с детства. Валя же летом бегала в ярком цветном сарафанчике салатового цвета и легких белых босоножках на липучке. Обычно в жару, как и сегодня, бабушка, носила на голове повязанную кзади косынку белого цвета. А ее внучка с двумя косичками, на голове, повязанных красными лентами, и прямой челкой на лбу, ходила просто так, с непокрытой головой. И только когда становилось совсем жарко, иногда, надевала белую панамку. Валя подошла к бабуле, та обняла ее, прижала к пышной груди И повела в дом.

– Вот, еще не остыло, пей, родная. Караваем заедай! – на столе, рядом с кирпичом свежего, душистого деревенского хлеба стоит большая эмалированная кружка, до краев наполненная густым молоком.

Баба Поля берет ножик и с аппетитным хрустом отрезает горбушку. И все это – хруст хорошо пропеченного ржаного домашнего хлеба, смешанный с запахом теплого парного молока, утреннее солнце, бьющее в окно, источающие тихий добрый свет бабушкины глаза – было продолжением того счастья, с которым Валя проснулась, и ей уже хотелось приняться за рутинные дела, столь же интересные для нее самой, сколь и нужные для бабушки.

– Спасибо бабуль, немного прожевав, но все равно с набитым ртом благодарит девочка и продолжает:

– Что будем сегодня делать?

– Что же нам с тобой делать, как не печь топить. Знаю, на улице и так душно, но я же еще с вечера поставила тесто на пироги. Достанем земляничное варенье, для начинки, из ягод, которые вы с подружками собирали на лугу за селом в июне. Чугуны с картошкой я уже поставила в печь, отварим – и в ведро ее потолчем, для скотины. От печи, ведь, все хозяйство начинается.

– Понятно, – улыбается Валя и допивает молоко из кружки.

Это для нее не работа, а одно удовольствие. Ей очень нравилось хлопотать по дому. Пол подмести, во дворе прибрать, обед сварить. А сегодня еще будут готовить ее любимый открытый пирог с вареньем. Пока бабушка топит печку, внучка занимается мелкими, рутинными, делами в огороде. Нащиплет зелени, накопает редиски, морковки и луку на суп. Летает девочка, как бабочка, и песенки напевает. Вбегает в избу, отдает бабушке сорванные припасы, и вот они, вдвоем, наконец-то, достают кастрюлю с тестом, банку с вареньем, посыпают стол мукой и начинают стряпать. К полудню пирог в печи подрумянивается, начинает поспевать. С улицы доносится: «Эгей! Эгей! Эге – ге -гей!».

В солнечном блеске и переливах, в самом пекле, в золотой пыли, раздается мычание стада. Из соседних домов слышаться зазывные крики, встречающих своих коров. В их деревне все коровы разные. У кого карие, у кого рыжей масти, у кого белые, у кого черные. У каждой из них свой нрав и характер. Забава у Трофимовых рыжая. Она отличается от других своих «коллег» своим особым характером. Ни у кого в Старой Даниловке нет своевольной, и, даже, злой животины. Вот она входит в отворенные Валей ворота на двор – горячее, красно-коричневое чудище с огромными рогами, пудовое желтое вымя тяжело колеблется оплетенное сетью набухших вен. С требовательным, протяжным мычанием Забава топает в сарай, по разбитым плитам, не глядя на бабушку, шагающую подле нее с двумя ведрами в руках – в одно молоко доить, в другом теплая водица, чтобы обмыть вымя после дойки: не дай Бог, воспаляться соски – Забава все стойло тогда разнесет. Встала Забава в стойло и, пока баба Поля готовится к дойке, угрожающе мотает головой, злобно зыркает глазами на дверь – требует к себе Валю. Чудо! Одна Валя и способна укротить непокорное животное. Увидев девочку, Забава вытягивает к ней большую, обвисшую зыбкой кожей шею, с вздохом облегчения, вешает ее недовольно, на перекладину.

– Забава, Забавушка, – подходит Валя ближе. Корова вздыхает, прикрывает веки, и Валя начинает чесать ее белое пятно на плоском лбу, между глазами. Нежная истома проходит по большому телу Забавы, что та затихает, и с углов ее рта свисают две блаженные нити слюны. Нежное прикосновение девичьих пальчиков успокаивают грозное животное, которому никто не указ – ни хозяйка баба Полина, ни лютые на расправу пастухи. А между тем в ведро потекли первые капли, пахнущего летним лугом, молока. Вот за это молоко – три ведра в день, – за это густое, как сливки, волшебство и терпят тяжелый характер кормилицы. Правда бабуля, по деревенской привычке, никогда не хвалит ее, и когда идет из стойла с тяжелым ведром, тетя Ирина, соседка, с завистью глядит через забор: – Подоили, Полина Сергеевна? Не зря кормите свою Забаву, много дает. Бабушка боится «сглаза»: – Ой, да что там от моей Забавы молока, лишь мука одна.