Ирина Уральская - Неумирающий снег

Утро начиналось с гимна Советского Союза и новостей мира и города, а вечер – посиделками в комнате Лёли Макаровой. Там всегда хоть топор вешай. Все лежали на койках и курили. Было шумно, и никто ни на кого внимания не обращал. Всегда орала блатная музыка или попса. Девчонки соскребали рожки прямо из кастрюли, по очереди, чтоб не мыть лишний раз тарелки, рожки иной раз нахально стаскивали у других, поменяв кастрюльки. Олькино беспардонство не раз выручало до получки. Только у Вали Николайчик, которой на вид было лет сто, а на самом деле всего двадцать пять, не удавалось стырить ничего. Она пасла любовно свое варево до полной готовки и торжественно уносила в комнату, вкусно натомив воздух в общей кухне с большими увитыми лепниной потолками.

В этот раз новость обсуждалась одна. Оля, открыла форточку, и впустила свежего воздуха. Она затянулась папиросой «Беломорканал», не торопясь, стала рассказывать, смахивая в банку из под кильки пепел, про свои любопытные дела.

– Я ходила на Невский проспект, там есть УНР № 36, в окошко подаешь заявление и всё, через несколько дней вызовут и на БАМ.

– Лёль, а как добираться? За свои, что ль? – спросила ее Галюшка, вечная ее подружка.

Обе были из Копорья. Вся эта компания, собиравшаяся в этой комнате, была в этом сосновом пригороде Ленинграда, ездили праздновать Новый год. Место красивое и ребята там здоровые и не избалованные, хотя все уже здесь в городе работают. Семьи нормальные, хозяйственные, мамки как мамки, работают. Гуляли весело и пили, и ели вволю, встретили и проводили хорошо. Вся компания вместе и приехала назад.

Галюшка густо мазала ресницы тушью ленинградской фабрики, поплевав в коробок, наносила так рьяно, что измазывались и веки, и подглазья.

Работая малярами, они не забывали, и краситься подолгу, и делать самодельные маникюры. Каждый день к Галюшке приходил друг Вова Прелов из Капорья, а к Оле по водосточным трубам лазил на второй этаж Волков Серёжа. Оставались негласно ночевать. После проверки и отбоя.

Поэтому макияж к ночи и маникюр быть обязан. Мамки, конечно, не в курсе любовных дел дочек. Самое смешное, что и семейные лазили по водосточным трубам к женам своим – те, кому мест в комнатах не дали. Вызывало это всеобщие подколки и смех. В основном жили две семьи в одной комнате, перегороженной шкафом. Пространства – ноль, а еще дитё. Все лишние выметались в одиннадцать ночи вахтерами, но это потом. Сейчас шло бурное обсуждение.

– Командировочные дадут и билет купят на самолет.

Дадут еще снаряжение. Фуфайки, валенки и прочее.

– Вот это да! Ты летала на самолете? – спросила Мариша Лёлю.

Ольку никто не называл Олькой, она была в компании Лёля.

– Нет, не летала.

– Да никто не летал, – подтвердила Ленка.

Элеонорка

Ленка Войлокова была больше подругой Марины. Сирота, выросшая у бабушки под Псковом, она имела хорошее бабушкино воспитание в том плане, что не курила, и не пила. Марина с ней быстро подружилась. Лена всегда восхищенно слушала ее стихи.

Романтика Ленинграда увлекала их, и они ходили по спектаклям и новым местам. Лена была высоченная, занималась спортом в школе, и вместе с Маришкой они составляли уморительную парочку нестандартных фигур. Маринка, любившая всех нарекать милыми кличками, тут же назвала свою любимую подругу Элеоноркой.

В городе Острове она дружила попеременно то с цыганом, жившим оседло недалеко, то с дальним братом, только сводным. Они без конца дрались за Ленкино внимание и ругались площадно. Ленка не знала, что выйдет замуж за Николая – Кольку, с которым дружила с маленьких лет, бегала рыбачить, играла в прятки и ходила в лес за грибами.

– Вот бы уметь заглядывать в будущее… – говорила она Марине.

– Я тебе погадаю на картах, меня мама учила.

– Да ну тебя, мне цыгане гадали, ничего хорошего не ждет, обычная судьба… замуж… дети.

Она доставала сложенный вчетверо носовой платок, и Маринка отбирала его и нюхала, духи были в платке очень интригующие.

– Духи «Может быть» – Польша, – отгадывала она.

Ленка отбирала платок и смачно вытирала нос.

– Не расстраивайся. Судьба играет с нами в разные штуки. Будет полно и хорошего, и очень хорошего, остальное вытерпим, – оптимизм Маринки был всем известен.

Ленка вздыхала – бабка, старая совсем, дома осталась. Ленка знала, что рано или поздно ее отпуск кончится в городе Острове. А вот с Лёлей и Галюшкой их роднили танцы, на них без Лёлиного нахальства делать нечего. Там только отбиваться и драться уметь надо, и материться. В тёмных углах караулили местные девчата и такие бывали разборки, похуже мужских драк.

ПТУ № 7

Маринина мама была учительницей русского и литературы в маленьком совхозе. Обычно дети учителей шли в институты. Марина после экзаменов увидела газету «Комсомольская правда» и в ней адреса ленинградских ПТУ. Профессионально-техническое училище № 7 было выбрано практически наугад. Написала письмо, получила вызов в группу маляров и, набрав полный чемодан учебников, поехала одна в Ленинград. Хоть школу и закончила, но исполнилось Марине только шестнадцать лет – с шести лет в школу пошла.

А дома Ленинград был любимой темой. Мама ездила туда не раз и фотографии, и рассказы хранились дома как реликвии. Старший брат тоже бывал не раз в Ленинграде, привозя массу впечатлений. Вот и зародилась мечта.

– Поеду, там столько возможностей!

Приехала, полная надежд, ранним промозглым утром. Сидела на лавочке и ждала, выпив кофе, когда откроют метро. Кофе был невкусным, а пирожок старым и квёлым. «Такие у нас дома не едят даже собаки», – подумала Марина.

Спускалась по эскалатору не дыша. Всё гудело, и лента катилась нескончаемо. Чемодан тяжелющий. Мама еще банку трехлитровую сала положила…

Вышла на станции «Космонавтов». Вокруг ни души, пустыри одни и далеко девятиэтажка и большие новые квадратные корпуса. Спросила и утвердилась в мыслях, что это – оно самое. Общежитие рядом с училищем. Этаж в девятиэтажке – для одной группы – блок. Комнаты большие, на несколько человек. Ей досталась комната, в которой не было второго стекла – разбито совсем. Не было стола и не было постельных принадлежностей. Не было и всё.

Горько для начала. Пошла по пустым комнатам, нашла драное одеяло. Вставила его в свой собственный пододеяльник, заботливо сунутый мамой. Ночи в Ленинграде холодные, даже летом. Август – нежаркий месяц.

Сразу Марину послали в прачечную, отрабатывать. Несколько дней показались адом. Работала на конвейере. Тут и пар, и жар, и работа такая, что взрослые не выдерживали. С непривычки тошнило, и голова болела, приходила голодная и после столовой, ела сало с хлебом, а перед глазами плыли и кружились белые простыни, наволочки, пододеяльники, солдатское бельё. В комнаты постепенно вселялись девушки, приехавшие из разных мест.