Ольга Карагодина - Ах, Котельников рок

– Ты примчался с северным ветром? Я собиралась в следующие выходные нанести визит в твои края. Ты опередил мои мысли. Милости прошу во дворец, – тараторила Шурочка. – Поверь, это невероятно удивительный замок со своими маленькими и большими тайнами. Здесь всё дышит стариной. Здесь опасно и интересно. Если просверлить дырку в стене, можно попасть в скелет замурованного прораба. Этот дворец возводили заключённые, курировал стройку страшный и ужасный Лаврентий Берия, который самолично подписывал списки новосёлов. Да-да, этот Дом умеет хранить свои секреты…

Мефодий разглядывал высоченные трёхметровые стены с барельефами под самым потолком. Странной формы люстры висели с давних времён. Дубовый паркет заметно поизносился, но все ещё целиком сохранялся великолепный рисунок уникального по тем – советским – временам пола. Внизу обстановка была теперешней, современной. Навстречу Мефодию вышел чёрный кот с зелёными глазами. На большой тумбе стоял огромный аквариум, в котором плавали разноцветные рыбёшки. Шурочка продолжила свой рассказ.

– В далёкие пятидесятые, бок о бок с блестящей компанией актёров и режиссёров, академиков и лауреатов, здесь проживал совершенно особый контингент – чекисты. А в одном из трёх корпусов имелась «спецквартира» совершенно загадочного назначения, там размещалось общежитие Генштаба, а под ним – ещё одна хитрая квартира, находящаяся «в особом неафишируемом пользовании», в одной из её «секретных», полностью изолированных, комнат располагалось какое-то спецоборудование. – Шурочка наблюдала за реакцией Мефодия. – Высотка строилась не только как жилой дом, но и как стратегический объект. Строившие высотку работяги оставляли надписи на стёклах и стенах дома, они же позировали для скульптур и сбегали при помощи фанерных крыльев. А на кухне каждой квартиры есть потайная дверца. Помнишь сказку «Золотой ключик»? Это всё потому, что жильцов частенько подслушивали чекисты, а соседи писали доносы на сквернословных товарищей. Но это ещё не всё. Отделка стен и потолков, мебель в кухне и комнатах, люстры и бра – всё было одинаковым во всех квартирах, однако менять что-либо было строжайше запрещено: так как квартиры-хоромы обустраивались с учётом… удобства прослушивания. Прошу подойти к окну.

Мефодий послушно проследовал за Шурочкой к открытому настежь окну, выходящему на московские просторы. Из окна с четырнадцатого этажа открывался вид на Москву. У него, гостя, пропало ощущение того, что он находится в квартире, ведь обычно из окна видны деревья, дома, улицы, а здесь поневоле возникало чувство, будто находишься в некой абстрактной точке на высоте. Отсюда город воспринимался по-другому: всё казалось хаотичным и стоящим друг на друге. Несмотря на обилие машин внизу, их почти не было слышно. Далёкий шум шуршащих шинами по асфальту автомобилей напомнил страннику из Северной Пальмиры шум моря. Раздался резкий крик чайки. Мефодий жил в Санкт-Петербурге на Васильевском острове и привык к их крикам. Мимо него пролетела самая настоящая чайка. Вольная птица. Символ свободы.

Мефодий вздрогнул. Со стороны реки раздался громкий, многократно усиленный, отражённый от воды звук песни в исполнении Григория Лепса. Вот и казалось, что тот поёт чуть ли не в соседней комнате.

– Шурочка! А на кого похож Григорий Лепс в своих чёрных круглых очках: на Морфиуса из «Матрицы» или на кота Базилио из сказки о Буратино?

– На второго – после Стаса Михайлова – любимца женщин, – озарилась улыбкой Шурочка. – У нас летом постоянно слышен шум от речных трамвайчиков. Они ходят каждые пятнадцать минут, и все эти теплоходы – непременно с песнями. Может, чаю? Я люблю заваривать на травах. Какую музыку предпочитаешь?

– Современный рок. Вот мне интересно, а почему рок-певцы и гитаристы, когда поют и играют, бегают по сцене?

– В подвижную цель труднее попасть сырым яйцом, – парировала Шурочка. – Тебе нравится в моём замке?

Мефодий кивнул, внимательно рассматривая Принцессу-Александру. Она нравилась ему всё больше. Тонюсенькая, хрупкая, с бледной кожей, рассыпанными по плечам пепельными волосами, с крупными, яркими светло-голубыми глазами, да ещё, вкупе с остальными достоинствами, Шурочка – обладательница мелодичного голоса и великолепного чувства юмора. Умна и непринуждённа. Она не похожа на обычных москвичек. Скорее напоминает скандинавскую деву, ведь и сам Мефодий вобрал в себя три северных народа. Эстонская бабушка была замужем за дедом-финном. Его отец, соединивший в себе два северных народа, женился на его маме из Псковской области; жаль, они разошлись, когда их отпрыск был совсем маленьким.

– Слушай, может, вечером сходим куда-нибудь? У меня билет-то на ночной поезд.

– Оставайся до завтра! Поехали сдадим твой билет и сразу возьмём другой. На вечерний «Сапсан». Четыре часа – и Питер зажигает приветливые огни. А сегодня устроим вечеринку. У меня много творческих друзей: музыкантов и художников. Я мало гуляю по району, работаю архитектором на дому, беру частные заказы. Предлагаю пройтись по внутреннему двору нашего замка. У нас есть два заброшенных теннисных корта и уникальный кинотеатр «Иллюзион». В нём показывают классику и фильмы с европейских фестивалей: бывает, с живой озвучкой и музыкой.

Мефодий ощущал себя в ином, нежели привычное Петербуржье, пространстве. «Варяга» из города на Неве поражали необозримые столичные дали, над которыми огромным шатром раскинулось радующее взор яркое небо. Град Петров совсем другой, по сравнению с Москвой – жутко ленивый мегаполис. Но в северной культурной столице всё добрее – по-семейному, что ли. При этом Питер как живое существо, поражающее необузданной стихией. Город, где много воды, а ещё там поразительны незабываемые закаты.

Он никогда до этого не покидал свой город, тем ярче сейчас в Мефодии полыхали разнообразные чувства. Здесь, в Первопрестольной, всё иное, всё не так… Широкие улицы, бесконечный поток машин, бегущие по эскалатору в метро люди. Сосредоточенные, по сути замкнутые сами в себе. Все куда-то бегут, не смотрят друг на друга, словно какие-то угрюмые, невесть чем озабоченные второстепенные действующие лица в немом кино.

Шурочка прервала его мысли, резво подхватив под руку.

– А пошли пройдёмся вдоль реки Яузы. Ты мне расскажешь о Питере? Знаю, петербуржцы недолюбливают москвичей.

Они спустились вниз. Отошли от Дома и оказались на стрелке у слияния двух рек: Москвы и Яузы.

– Не ожидал увидеть столько воды в самом центре города!

– Идём. Давай немного расскажу об этой реке. Нигде больше нет так много воды и гранита, как здесь. Не будь Яузы – и Москвы бы великой не состоялось! В устье Яузы сотни лет белели паруса кораблей, прибывавших из столиц русских княжеств, знатных городов. Речные караваны от устья Яузы шли до Мытного двора в Мытищах, где платили мыт – пошлину. Отсюда корабли волоком переправляли на Клязьму, где купцам с товарами открывался путь на Оку и Волгу, и далее – везде. Поэтому, как выразился русский археолог и специалист по истории нашей Белокаменной Иван Забелин, Москва стала «добрым местом – распутием для сообщения во все стороны и во все края старинных народных сношений». И обогатилась, возвысилась. Это теперь Яуза обмелела и не напоминает о себе разливами, ледоходом, гудками кораблей. Зажатая гладкими стенами, она несёт мутные воды в Москву-реку и кажется никому не нужной. Рыбы в ней давно нет, судоходства по её водной глади – тоже. Разве что баржи-шаланды, земснаряд, белые кораблики по ней ходят от устья в Сокольники, пытаясь очистить дно от ила, погубившего жизнь в реке. И тем не менее здесь всё дышит многовековой историей…