Аристарх Барвихин - Горькое счастье

– Об чем ты спрашиваешь, батюшка Павел Григорьевич? – несколько недоуменным голосом отозвалась та. – Чегой-то я не пойму вас по своей глупости.

– Зачем столько… детей нарожала? – пояснил князь.

– Да ведь как же без этого-то?

– И скольких родила?

– Уж десятый в животе-то барахтается.

– Ну вот, и что ж тут хорошего?

– Так ведь замужем я, ваше сиятельство… – пояснила баба.

– Ну и что же, что замужем?! Вот я тоже женат, а детей всего трое. Что ж из того, что ты замужем?

– Ваше дело иное, барское… – заметила баба.

– Отчего же наше дело иное?

– Да то и дело, что иное… вы баре, знамо дело…

– Ах, бестолковый народ, не пойму я тебя что-то! – несколько раздосадовано воскликнул князь. – Толком разъясни – в чем тут разница-то!

– Дак разница велика… вы – баре, от того и живете в таких-то широких хоромах… просторно вам… разойдетесь и не встретитесь…

– Ну, так и что? – не понял рассуждения бабы князь.

– А у нас все другим макаром – избы, известное дело, тесные, как тут не встретиться…

– Что ж, обязательно брюхатеть от встречь-то этих?

– Так уж выходит… что ж поделать, когда у нас одно это и есть весельство…

– Все равно не пойму, зачем так плодиться!

– Да так, приключается. У нас ведь как говорят: «Слава Богу, не без доли: хлеба нету, так дети есть».

– Ах, ну что с ней поделаешь! – махнул на бабу князь. – Тоже ведь своя философия на все. Ну тебя, ступай с богом!

Баба поклонилась опять и ушла.

– Вот видишь – какого ума русские-то мужики да бабы, – заметил князь. – Рассудительности не более, чем у скота, прости господи!

– Однако есть множество путей помочь этому народу стать лучше, – сказал Николай. – На этот счет у меня есть свои мысли.

– О, расскажи мне, это было бы преинтересно.

– По моему мнению следует нам, людям просвещенным и с достатком, потрудиться на благо вот таких простых темных людей, как эта… что встретилась нам.

– И каким же образом? Поместья свои им раздать, а самим в избы переселиться?

– Нет, зачем же. Для улучшения их положения вполне достаточна целенаправленная деятельность для пробуждения дремлющих в этом темном народе сил…

– Тоже темных…

– Не понял вас, Павел Григорьевич.

– Если народ наш темен, то и пробудить в нем можно только силы темные, – заметил князь.

– Зачем же видеть людей в таком черном цвете, и без того в жизни много горького, а что ж будет, если никто никому не станет верить и никого не будет любить?

– Любить-то как раз и надо, но не всех и не всякого. Особливо я бы поостерегся любить низкий люд, это ему не на пользу, – убежденно проговорил князь. – Да и не понимает наш народ любви-то к себе, за дураков почитает добрых-то бар.

– Жестокосердие приводит к жестокосердию – в этом я убежден, – сказал Николай. – А потому твердо намерен держаться того мнения, что только прекрасные и полезные истины сделают сердца людские лучше.

– А я тебе скажу, что прекрасные и полезные истины, исходящие из уст господ радетелей народного блага, представляют для деревни лишь простое сотрясение воздуха, – проговорил с некоторым раздражением князь.

Во время их разговора к ним подвели двух оседланных лошадей. Николай и старый граф сели на них, при этом одинаково ловко. По тому, как быстро Павел Григорьевич оказался в седле, никак нельзя было сказать, что ему уже немало лет.

Они отправились кататься верхом. Во время их прогулки Николай все-таки не удержался и спросил:

– Дядюшка, а поговаривают, что у вас тут в деревнях есть свои дети? Это правда?

– Есть некоторое количество, – признался князь. – Однако не вижу в том ничего постыдного. Право первой ночи – с древних времен во многих местах бралось за правило. И у нас не исключение. Однако вот что тебе скажу – я этим никогда не злоупотреблял. И насильничать себе не позволял. Однажды даже такой у меня случай был. Девица одна гуляла с разными парнями, а как замуж собралась идти – так кинулась ко мне в ноги. Мол, помоги, барин, возьми меня перед венчанием к себе хоть на ночь. А то что я своему мужу скажу, когда он про мою прежнюю жизнь прознает. Вот так-то. И, кстати говоря, у нас с ней и не было ничего. Переночевала на моей половине в соседней комнате и пошла себе под венец. Так чего ж тут недостойного с моей стороны? Ровным счетом ничего.

Николай смутился.

Дядюшка это заметил и сказал ему:

– Что ты дуешься как мышь на крупу?

– Но как-то все-таки это… не совсем благородно, что ли… – в некотором замешательстве заметил Николай.

– А что плохого в том, что девушка не проживет свою жизнь в бедности? Ко мне не раз приходили матери с отцами, которые сами мне своих дочек предлагали. Возьми, мол, барин под свою опеку, не оставь с голоду помирать. Большей частью помогал им без всего этого. По жалости к участи их и их деток. Но признаюсь – несколько раз брал девушек к себе. А после оставлял служанками в доме или по-другому как помогал. Или ты думаешь, что гнуть спину в поле с утра до ночи им было бы лучше? И Бог тому свидетель – никогда ни одну девушку не принуждал силой. Обхождением и лаской брал, это было, врать не стану, но чтоб силой – такого никогда не было. Не по мне это. А еще тебе скажу вот что – всем деткам своим незаконнорожденным всегда и во всем помогал, всех хорошо пристроил, никого не обидел.

– И сколько же таких у вас было?

– Без малого двадцать.

– Ого! – воскликнул Николай.

– И пусть так. Заметь – все живут хорошо. Никто не жалуется. Многие уж и своих деток имеют. Хотя, Прасковья Сергеевна, конечно, косится на меня за это. Но тут ее право. Не стану спорить. Но по молодости чего только не бывает. Эх, молодость, молодость…

Во время разговора они увидели идущую по дороге деревенскую девушку лет пятнадцати, необычайно хорошенькую.

– Здравствуйте, баре-государе, – поклонилась она.

– Здравствуй, здравствуй, любезная, – сказал князь с улыбкой. – Куда идешь?

– Лен прясть.

– И кто ж такая, чьих будешь? – поинтересовался Павел Григорьевич у девушки, не слезая с лошади.

– Даша я, сирота, – отозвалась девушка и смутилась.

– Вот гляди, Nickolas (Николай – франц.), как хороша! – довольным голосом произнес князь, разглядывая девушку. – Вот ведь чудо какое – среди такой черни расцветают порой удивительные наяды, – он достал серебряную монетку и, нагнувшись в седле, протянул ее девушке: – На, возьми.

– Покорнейше благодарю, барин, – девушка взяла монету, низко поклонилась и еще больше смутилась.

Князь спешился, взял обеими руками девушку за плечи, поцеловал ее в лоб, потом вынул еще одну серебряную монету и добавил к прежней.

– Дивная, дивная красота, – произнес он. – Увы, я уже не так молод, чтобы целовать юных дев в их нежные губки. Не желаю, чтобы у них от меня омерзение в душе оставалось. Эх, молодость, молодость… – вздохнул он. – Ну, иди, иди с миром, – сказал он девушке и перекрестил ее.