Ольга Бургасси - Ирис нежный. Повесть о Флоренции и первой любви

Мы подошли к окну, которое выходило на реку, из него был виден южный высокий берег Флоренции – коста Сан Джорджо с большим зеленым пятном – садами Боболи и игрушечным домиком мятного цвета – Кофе хаусом – постройкой в садах, где гуляющие по саду Великие герцоги Тосканские со свитой могли откушать кофею.

– Разве из какого-нибудь другого музея на свете открывается такой вид?

Я вспомнила Пушкинский музей в Москве и Третьяковку, которые отсюда казались мне вообще безоконными, вид на внутренний дворик с цветущими тюльпанами из окон Эрмитажа и честно ответила:

– Насколько я могу судить по моему очень небольшому опыту – нет, ведь я видела только три крупных музея, и только русских. Это мой первый зарубежный музей.

– Я надеюсь, деточка, что ты увидишь еще много-много прекрасных музеев, но этот останется первой любовью.

Бабушка оказалась права: впоследствии я видела много знаменитых музеев – и Лувр, и Прадо, и Венский музей истории искусств, но этот остался навсегда самым любимым. Конечно, потому, что я увидела его первым, и потому, что теперь он стал для меня знакомым настолько, что я с закрытыми глазами могу провести по нему экскурсию. Но любовь не застит глаза объективности, потому что я считаю, что это лучший музей на свете, где счастливо сходятся и архитектура, и природа, и богатство коллекций, и многие другие факторы, которые делают его неповторимым и единственным. Если бы вы знали, как прекрасны в розовых февральских сумерках совершенно ПУСТЫЕ коридоры Уффици, когда ты остаешься один на один с этой великой галереей. И можно никуда не торопясь сидеть под ее сводами и рассматривать гротески на потолке, детали на картинах, стоять в пустых залах без раздражения и гнева на то, что тебя толкнет неуемный китаец или группа крикливых итальянок будет высказывать свое псевдоавторитетное, абсолютное дурацкое мнение о той или иной картине.

Экскурсоводу очень тяжело не стать мизантропом. Например, когда ты изо всех сил стараешься, рассказываешь весело, интересно, как тебе кажется, и видишь совершенно ватные или стеклянные лица, скрытые или нескрываемые зевки, тебе становится чертовски обидно. И не только за себя, но и за Боттичелли с Мазаччо, за Рафаэля и Леонардо. Тебя охватывает почти неконтролируемый гнев, когда ты видишь, как немецкий турист цапает за ногу Мадонну Микеланджело, как американцы нагло снимают со вспышкой и еще и орут при этом, как оглашенные. Тебе хочется выругаться и оттолкнуть китайца, который тебя, гида, подвинул, чтобы сфотографироваться на фоне Венеры. Но ты не можешь! Потому что ты на работе! Потому что твоя главная задача – лечь костьми, но оставить у людей приятное впечатление об этом музее, о Флоренции. Поэтому ты с напором, внушающе улыбаешься и тащишь на себе дальше брыкающихся детей, скучающих мужиков, у которых в голове уже вырисовался бокал вина с куском стейка, безразличных подростков, заявляющих, что Уффици – это кладбище картин. Но! У меня есть прекрасное качество: я никогда не злюсь на туристов, это не профессионально, а стало быть – вперед с нашей вечной песней о красоте!

Красота в Уффици везде: внутри и снаружи, чем лично для меня этот музей очень привлекателен. И самый лучший вид, конечно, открывается из малого окна второго коридора, через стекла которого, захватанные туристическими пальцами, виден главный мост Флоренции, ее сокровище, ее первая любовь – Понте Веккьо. Разноцветные домики с зелеными и голубыми ставенками лепятся к нему там и тут, к некоторым пристроены даже балкончики, увитые диким виноградом. Тогда это зрелище поразило меня:

– Бабушка, там что – живут?

– Нет, что ты, это ювелирные лавки.

– А как бы было здорово.

– Не думаю, милая – сырость от реки, крохотные комнатки, низкие потолки.

– Ба, ты что – там была?

– Нет, что ты, просто у меня тоже хорошее воображение.

– И все-таки, представляешь, как чудесно было бы просыпаться под плеск воды вот таким солнечным утром.

– А если не солнечным? А если холодным и пасмурным ноябрьским.

– Ну, да, ноябрь – он и в Африке ноябрь.

– Да, а тем более в истории Флоренции это был самый страшный месяц, 4 ноября 1966 года произошло знаменитое наводнение.

– Почему знаменитое?

– А потому что самое разрушительное в истории – в некоторых местах вода поднялась до уровня второго этажа, оказались залитыми церкви, Национальная библиотека, погибло огромное количество произведений искусства и книг. И тогда на помощь Флоренции пришли так называемые «ангелы грязи» – молодые люди, приехавшие со всех концов Земли на помощь городу. Они часами стояли в резиновых сапогах в воде, доставали из нее книги и иконы, чтобы отмыть их от грязи и мазута и отправить на реставрацию.

Я представила себя стоящей в резиновых сапогах по колено в воде – брр. Но яркое солнце за окном разрушило мою неприятную фантазию, и казалось, что этого просто не может быть, что во Флоренции всегда солнце.

Отойдя от окна, мы увидели стрелку, на которой было написано «Leonardo», и устремились в людском потоке в зал, в котором стоял нескончаемый гул из-за большого количества народа – все желали видеть картины, может быть, самого знаменитого художника на свете. Слева висела картина «Крещение Иисуса», которую, как сказала мне бабушка, написали четыре художника.

– Как это?

– Понимаешь, Вероккьо, флорентийский скульптор, художник и ювелир, дал задание двум своим великим ученикам потренироваться, набить руку – изобразить двух ангелов в этой сцене. Я тебе подскажу, что этими учениками были Боттичелли и Леонардо. Как думаешь – кто изобразил какого?

Я посмотрела на двух ангелов, правда, почему-то без крыльев, и указала на правого:

– Вот это, бабушка, Боттичелли.

– Браво, деточка, как ты это поняла?

– По ручкам. Понимаешь, я заметила, что Боттичелли особое внимание уделяет рукам, и здесь – смотри – руки выписаны очень тщательно.

Бабушка сказала:

– Ты делаешь успехи. Ну, а второго слева написал уже Леонардо, уже здесь он применил особую технику, которую потом назвали «сфумато леонардеско».

– Как-как?

– Сфуматура, растушевывание. Видишь, как он стремится стереть грань, контур, отделяющий человека от окружающего мира, полностью вписать его в него.

– Кого во что вписать?

– Ну, в общем, человека в окружающий мир, природу. Современные исследования показывают, что он мог наносить слои краски меньше, чем миллиметр, представляешь?

– А четвертый? Кто был четвертый?

– К счастью для него, его имя история не сохранила.

– Почему это к счастью для него?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.