Василий Пряхин - Летняя ночь для двух одиноких сердец

– Заплати по счетам и уходи. Забудь обо мне. Потому что я опасна для тебя, – Виктория говорила на полном серьезе – это и пугало. Глаза, ее милые глаза, уперлись в стол, а хрупкое тело замерло, словно заледенело. – Опасна.

– Как ты можешь для меня быть опасной, когда я увидел в тебе родственную душу? Когда я чувствую, что знаю тебя бог знает сколько лет, хотя знаком не больше часа?

– Я опасна для тебя.

– Не боюсь, – утвердительно сказал я.

– Не боишься, что из-за меня твоя жизнь может пойти под откос?

– Она давно сошла с рельсов и катится черт знает куда.

– Я говорю так… потому что у самой не хватает сил встать и уйти. Уйти от тебя.

– Зачем убегать, когда хорошо?

– Потом будет плохо, – она дрожала. Видел, как мечется ее душа. Она делала выбор. Между мной и мной. Быть или не быть со мной. Поддаться мгновению, искушению с дьяволом, или сразу броситься в пропасть.

– Это будет потом.

– Если ты или я сегодня не расстанемся…

– Ну и пусть. Я хочу любить этим вечером.

– Ты серьезно сейчас? – ее глаза перестали бегать.

– Еще как. За тридцать лет я ни разу не чувствовал такого влечения, такого единения, такой легкости.

Виктория посмотрела на меня влажными от слез глазами и спросила:

– Почему ты раньше не нашел меня?

Я хотел сказать, что был слеп, но не успел.

Виктория поцеловала меня – и вихрь ветра унес меня в самое сердце неописуемого и доселе неиспытанного чувства.

Чувства любви.

– Прости, я сама не своя, – она взяла сумочку, резко встала и сказала. – Мне нужно в уборную. Извини.

– Ничего.

Я ждал минут пятнадцать-двадцать. Может, больше. Может, меньше. Время порой непостоянно и тянется очень долго, когда ждешь. Ждешь и ждешь, а впереди – пелена тумана неопределенности.

Полчаса прошло – и она исчезла в тумане, в вихре времени, где любовь больно отдается в груди.

Я, опустошенный и потерянный от непонимания, заплатил и вышел на улицу, поглощенную вечерними сумерками.

Почему?

Красота вечернего неба осталось на заднем фоне, посерела, став незаконченным полотном; на первый план вышагало мое одиночество, которое шло совсем рядом, дыша мне в затылок, смеясь надо мной, иногда хватая и сдавливая горло, отчего кружилась голова, а в глазах все расплывалось.

Ноги вели меня домой, обратно через парк, к тому самому месту, где мы встретились.

Я надеялся на чудо – увидеть ее на скамейке, подбежать к ней, обнять, слиться с ней воедино – и больше не отпускать.

Надежды рухнули так же быстро, как построились.

Мечты, мечты… они так сладки, так вдохновляют, пока не спотыкаешься о рифы и не тонешь на дне океана, где поджидает огромное чудовище с необъятной пастью, которое мы величаем реальностью.

Сев на скамью и облокотившись на твердую и неудобную спинку, я закрыл глаза и слушал шептание ветра в надежде найти подсказку, куда он унес мою единственную – первую – любовь, что явилась как вспышка света в безграничной тьме.

– Прости, – от ее тихого голоса я вздрогнул и открыл глаза. Виктория стояла передо мной, а я не верил, что это действительно она.

– Ты мне снишься?

– Нет, – она подсела ко мне так близко, что я почувствовал ее дыхание, ее ванильный запах. – Я не смогла уйти. От тебя.

Виктория нырнула в мои объятья и прижалась к груди, затаив дыхание, дрожа всем телом. Как же она была прекрасна: стройная и обворожительная, скромная и хрупкая.

Моя.

Правой рукой я гладил ее шелковые пряди волос, а левой – цепко обхватил талию, покрывшуюся мурашками.

– Знай, что ты единственный мужчина, которого я обнимаю в первый же вечер.

– Я знаю.

– Что с нами происходит?

– Волшебные вещи.

Мы сидели в объятьях друг друга, наслаждаясь угасающим вечером, небом, озаряющимся ворохом звезд, луной, чье сияние обволакивало серебром окружающий бренный мир, где двое нашли уединение в касаниях, словах и жестах.

– Расскажи, что было дальше, – попросила она.

– Если ты не против, можно, я возьму паузу и выслушаю твою историю?

– Думаешь, я снова убегу?

– Нет. Просто не хочу, чтобы ты так скоро разочаровалась во мне.

– А если я пойму? Наоборот, поддержу?

– Я буду рад…

– А ты не боишься разочароваться во мне, когда я расскажу о себе?

– Нет.

– Ох, как бы я не хотела начинать… – Молчание. – Ты просто не представляешь, что тебя ждет.

– Наверное, сказка?

– Плохая сказка.

– Пожалуй, в такую ночь можно многое простить.

– До восьми лет я считала себя сумасшедшей. Другой . Чужой. Такой я и была для сверстников. Девочкой, которая любила гулять в одиночестве, болтать с небом, деревьями. Я избегала общества, пребывая в себе и не открывая лишний раз рта. Сверстники меня сторонились, поодиночке опасались со мной сталкиваться, а большой компанией – издевались, как над проклятой ведьмой. Их издевательства – шлепки, пинки, похабные словечки, розыгрыши – меня не трогали. По большей части веселили. От этого детки становились еще злее и жестче: они хотели довести меня до слез, до страданий, до боли, чтобы посмеяться. Но ничего не выходило. Однажды меня толкнули с лестницы. Ради шутки. Ради собственного утверждения в стае зверей, где изгоев либо бросают, либо убивают. Падение с бетонных ступенек – вздох и удар – и вот я уже не могу встать с холодного пола, ноги отнялись. Я плачу. Они смотрят. Стоят как вкопанные солдатики. Вижу в их глазах страх, перемешанный с жалостью и бесчувствием. Закрываю глаза – хочу умереть. Проснуться в ином мире, где меня поймут. Полюбят. Примут такой. Такой настоящей. Но умереть не так просто.

Я не говорила, что сирота?

Конечно, не говорила. Никому не рассказывала.

Ты первый…

Меня бросили на скамью подле церкви. Зимой. В начале февраля. Истошные крики младенца услышал батюшка Матвей и с Божьей помощью спас мою жизнь.

Мне повезло – я не помню годы, проведенные в детском доме. Меня, двухлетнюю и молчаливую, увидели, как заветную игрушку на витрине, влюбились и решили, что удочерят. Бездетные супруги, Мария и Владимир, которым было далеко за сорок, обрели во мне смысл жизни.

Жаль, не оправдала их надежд.

Я старалась изо всех сил угодить им и их желаниям. Они искренне верили, что я вырасту той, кем они загадали: веселой, творческой, открытой. Свободной от комплексов и других человеческих предрассудков. Записали меня в кружок танцев, в школу маленьких художников, читали каждый вечер замечательные детские книги, которые я любила слушать и уплывать в вымышленные миры писателей. Разговаривали со мной, веселили, любили и часто обнимали. Очень часто. Так продолжалось до семи лет.

Пять лет они были непреклонны.

Пять лет выдалбливали, кусочек за кусочком, гранит моего молчания, моей отстраненности.