Элис Маккинли - У подножья Эдельвейса

Нет, ну это же надо было додуматься – снять теплое одеяло! Перед глазами встала картинка: огромная кровать и маленький дрожащий комочек. Линда вся сжалась, скукожилась. Может, когда она только засыпала, ей и было не холодно, но потом снаружи остался один нос, да и тот нежно-голубого цвета. С другой стороны из этой упаковки торчали пятки. Когда Джон до них дотронулся, то едва удержался от хорошего шлепка: ноги были ледяные.

Он кинулся растирать согревающей мазью ступни, натянул на них носки, вернул второе одеяло на прежнее место, затопил камин. Линда все это время спала сном праведника, словно чувствуя, открой она сейчас глаза, получит по полной программе. Джон сильно рассердился. Ведь неизвестно было, сколько она уже так лежала, а в ее состоянии подобные вещи не проходят бесследно.

У него в голове уже крутились сцены будущей расправы, но Линда безмятежно спала, мирно посапывая. А будить больного ребенка ради взбучки… Короче, Джон оделся и вышел во двор. Тут за последние дни скопилось много работы: несколько раз шел снег и по меньшей мере нужно было расчистить от него дорожки. К тому же вышли дрова. И Джон с энтузиазмом человека, которому срочно нужно разрядиться, взялся за дело. Постепенно гнев его утих, осталась только досада, причем не на Линду, а на себя. Не доглядел, сам виноват.

Лопата быстро перебрасывала снег через ограду. Лютый, видя состояние хозяина, крутился рядом, словно стараясь помочь, но только путался под ногами. В конце концов Джон не выдержал и прикрикнул на него:

– Да уйдешь ты или нет?

Пес, обиженно поджав хвост, побежал к своей будке. Джону стало стыдно.

– Эй! – Но из черного круглого отверстия никто не выглянул. – Лю-утый… Лю-ута.

В темноте будки сверкнули два недоверчивых глаза. Джон присел на корточки и, отставив лопату в сторону, поманил пса.

– Ну, извини, старик, не хотел.

Лютый тут же вылетел из будки и, высоко прыгнув от избытка эмоций, повалил хозяина на спину. В следующий момент Джон почувствовал, как шершавый язык лизнул его щеку.

– Ну ладно, ладно, давай дальше работать. – И, поднявшись, он снова взялся за лопату.

Этот короткий эпизод стал чем-то сродни эмоциональной разрядке, и мысли переключились на другой предмет, с каждым днем волновавший Джона все сильнее. Он уже не раз ловил себя на мысли, что последнее время голова его занята только Линдой. Привязанность к этой девочке росла. Джон уже не думал ни о чем другом, кроме нее. Ее здоровье и настроение стали для него настолько значимы, что из-за них он почти забыл свое горе. Предыдущие два года день смерти близких был сакральной датой, после которой Джон еще долго не мог прийти в себя. Тоска, чувство безграничного, всепоглощающего одиночества вводили его в глубокую депрессию. То же самое случалось и в дни рождения близких.

И в этом году Джон ждал чего-то подобного, но заботы, свалившиеся как снег на голову, отодвинули личные проблемы на второй план. Линда требовала много внимания и заботы. И Джон отметил для себя, что, удовлетворяя эти потребности подопечной, сам становится счастливее. Ему в радость были бесконечные приготовления лекарств: наконец-то его познания и запасы нашли себе применение! Нравилось вставать до рассвета, чтобы выдумать какой-нибудь деликатес на завтрак. И конечно, ничто не доставляло такого удовольствия, как тихие вечера, когда Линда лежала, положив голову ему на колени.

Давно уже Джон не испытывал подобной нежности ни к одному человеку. Мир людей после трагедии опостылел ему, но сейчас он словно одно за другим заново познавал, казалось бы, забытые чувства. Беспокойство, благодарность, радость… Линда будто открыла ему глаза. Впервые за долгие годы ему снова захотелось жить.

И вот теперь он стоял посреди кухни, колдуя над морожеными грибами. Завтрак прошел в молчании. Джон продолжал «сердиться», а Линда, видя его состояние, была тише воды, ниже травы. Медицинские процедуры сопровождались только фразами вроде:

– Дай, посмотрю горло… Повернись к свету…

Линда выглядела удрученной и очень виноватой. Но Джону было не до этого: как он и предполагал, все симптомы переохлаждения организма заявили о себе с новой силой. По мере того как продолжался осмотр, лицо его становилось все мрачнее. Под конец он не удержался и высказался:

– Вот всыпать бы тебе!

Линда съежилась под одеялом, в ее глазах блеснули слезы. Джон остался доволен этим результатом своего поведения. Пускай, в следующий раз будет думать. В глубине души он, конечно, понимал, что поступает не совсем справедливо. Ведь Линда совершила свой проступок не по злому умыслу, а просто не смогла просчитать последствия. Однако в следующий раз пусть лучше вспомнит и испугается, чем опять замерзнет. Джону было очень жалко девчушку, но приходилось изображать недовольство ради ее же блага. Поэтому, проведя все медицинские мероприятия, он решил не оставаться в доме, как обычно, а идти во двор. Пускай посидит одна.

Завтрак сегодня по времени почти совпал с обедом, так что теперь можно было оставаться на улице до самой темноты. И Джон, подчеркнуто холодно усадив Линду, стал одеваться. Мол, я свои обязанности выполнил, а ты тут делай что хочешь.

– Уходишь?

– Да, много работы.

Он мельком посмотрел на Линду. Та сидела, обложенная подушками, по шею закутанная в одеяло так, что даже руки были спрятаны, и глядела на него умоляющими глазами, из которых текли слезы.

– А мне что делать?

– Думать о своем поведении.

И Джон вышел. Линде стало очень обидно и досадно. Ну что он взъелся? Уж лучше бы в самом деле наказал, а то будет теперь дуться. Слова не скажи. Ну, не подумала она, так что теперь, повеситься, что ли?

Линда вытерла глаза рукавом пижамы. Сидеть ей теперь здесь в одиночестве, пока его светлость не соблаговолит вернуться. Ему хорошо, чуть что не по нему, сразу хлоп дверью. А ведь она не виновата, разве только в отсутствии стратегического мышления. Извиниться? Да с радостью бы! Только как к нему подступиться? Не пойдешь же на улицу в пижаме и босиком. Уж этот поход точно закончится расправой.

Прошло уже минут двадцать, даже Лютого не было в доме. Скучища. И тут Линде попался на глаза свитер, тот самый, который Джон ночью подкладывал себе под голову. Забыл ли он его надеть или просто не захотел по каким-то своим причинам – какая разница? У Линды давно уже чесались руки взяться за него. И, откинув одеяло, она сдернула свитер с ручки кресла.

Нитки были еще хорошие, даже очень, – чистая шерсть. Но вещь растянулась, к тому же на локте зияла приличная дыра, кое-как схваченная неумелой мужской рукой. Линда вывернула свитер наизнанку, и ее предположение подтвердилось: ручной вязки. Значит, легко можно распустить и перевязать. Будет как новый. Вот и отлично. Великолепное занятие – от безделья уже начинало тошнить – и способ извиниться.